Стамбульский ребус

— Стакан воды, если можно. Не отниму у вас много времени. Мне и самой пришлось бросить все дела. Через две недели к нам в музей приедет премьер-министр Швеции, так что мы готовимся.

Я достал из шкафчика стакан и, наливая воду, спросил:

— Если вы здесь, несмотря на такой график, полагаю, вам есть что сказать?

— Совершенно верно, — согласилась она, беря стакан и делая глоток. — На самом деле я хотела обсудить с вами два вопроса.

— Я вас слушаю.

Она поставила стакан на стол.

— Первый касается Намыка.

Она снова остановила свой взгляд на мне. Ее глаза были не чисто карими, а с зеленоватым оттенком. Но не с ярко-зеленым, как у Евгении, а с каким-то немного более мутным.

— Уверена, вы уже прочли его дело, — в голосе Лейлы я уловил тревогу. — Думаю, в полиции на него собран увесистый том. Во время военного режима Намык сидел в тюрьме.

— Я в курсе. Он ранил двух полицейских, и один из них лишь чудом уцелел.

— Но ведь и полицейские тоже в него стреляли, — воскликнула она, но затем взяла себя в руки и продолжила уже более спокойным тоном: — Намык в этой перестрелке тоже чуть не погиб. До сих пор носит пулю в позвоночнике. Он знает кучу отличных хирургов, но ни один из них не рискнул достать ее. Теперь ему грозит паралич.

Перед моим мысленным взором предстало лицо Намыка, его насмешливый и уверенный взгляд. Потом из тумана памяти проступил давнишний случай, который не утратил своей яркости даже спустя много лет. Погиб паренек; его застывший взгляд как будто вопрошал: «Зачем вы сделали со мной такое?»

Все произошло перед фабрикой в районе Байрампаша. Ту фабрику мне никогда теперь не забыть. Паренек прятался за железными воротами — его поймали за расклейкой плакатов. Он был членом какой-то организации. Мы расследовали убийства, и такие дела нас не касались. Но в стране было военное положение, и правительство задействовало всех полицейских — даже сотрудников дорожной службы — для работы с политическими преступниками. Для военных огромный город превратился в поле для охоты, а мы — в их гончих псов. Если где-то что-то случалось, все находившиеся поблизости должны были срочно ехать туда. И теперь наша работа, помимо прочего, заключалась в отлавливании молодых людей, объявленных террористами. Были ли они и правда террористами? Очень сомневаюсь. В то время на любого выступавшего против власти вешали ярлык террориста или предателя родины, а нашей задачей было таких людей поймать, добиться от них признания и засадить за решетку. Были, конечно, и честные полицейские, которым все это не нравилось. Но большинство охотно помогали военным. Так вот, тот парень прятался за железными воротами завода. Через громкоговоритель мы приказали ему выйти. Сначала он колебался, но в итоге не выдержал. Приоткрыв ворота, вышел нам навстречу. Пистолет в руке, но дуло опущено вниз. Я даже не успел крикнуть, чтобы он бросил оружие, как вдруг стоявший рядом со мной полицейский без единого предупреждения открыл огонь. Парень запаниковал и выстрелил в ответ. Первая же выпущенная им пуля попала в цель. Остальные полицейские тут же спустили курки. Тело паренька ходуном ходило под градом пуль, как листок, дрожавший от порыва ветра. Думаю, он умер в ту же секунду. Рухнул на землю, словно пустой мешок. Я подошел к нему: на его широком лбу и в распахнутых васильково-синих глазах отпечаталась не глубокая печаль из-за внезапно прерванной жизни, а удивление юного мальчишки, спрашивавшего, зачем мы это сделали с ним. Я нашел его паспорт: Ишык Сарыджан. Посмотрел на дату рождения — всего шестнадцать.

— Вы знаете, какие тогда были ужасные времена, — сказала Лейла, оторвав меня от давнего кошмара. — Кто в кого стрелял — не разобраться. Темные времена. Намык тогда был совсем молод, ничего еще не понимал. Ввязался во все это по глупости. Потом очень об этом сожалел.

Тот паренек наверняка бы тоже раскаялся, если б не погиб. Мысли начали одолевать меня, и я решил покончить с ними: заставил умолкнуть свой внутренний голос и дал волю «полицейскому»:

— Он пожалел уже после ареста?

— Нет-нет, — она покачала головой, — еще когда состоял в организации. Хотел бросить, но его разыскивали, а пойти ему было некуда. В отчаянии он прятался в одном из домов, принадлежавших организации. Тогда-то полиция и устроила облаву. Да вы сами все поймете, если почитаете показания стрелявшего в Намыка полицейского. Намык ранил его в ногу… Мог убить, а потом убежать. Но полицейский начал умолять его, говорил, что у него семья, двое детей, молил о пощаде. Намык не смог выстрелить. Он развернулся и попытался бежать, но этот же полицейский дважды выстрелил ему в спину и ранил.

Это вполне могло быть правдой. Я слышал массу похожих историй. Но сейчас Намык стал подозреваемым. Не время было проявлять сочувствие. Поэтому я холодно спросил:

— А что, по-вашему, должен был сделать полицейский? Дать сбежать преступнику, ранившему его самого и напарника?

Этот вопрос я задал скорее себе самому.

— Вы правы, — ответила Лейла. Сама того не осознавая, она помогала мне разрешить сомнения. — Спору нет, это была вина Намыка.