Станислав Лем – свидетель катастрофы

На Рождество 1985 года Лем приехал в Польшу. Щепаньский записал в дневнике: «Сташек отчетливо наблюдает последовательный и решительный план советизации польской культуры, реализуемый, однако, без всякой идеологической перспективы. Просто расчищают поле для группы оппортунистов»[1134]. Группа оппортунистов – это, например, журналисты, которые, по выражению Киселевского, «служили российским интересам лучше, чем сами русские». Публицист «Тыгодника повшехного» перечислил их пофамильно в фельетоне «Мои типы», опубликованном в декабре 1984 года[1135]. Текст Киселевского представлял собой сухой список имен и появился на страницах католического издания как своеобразный протест после запрета цензурой очередной статьи. К этой группе можно было отнести и всегда лояльного властям паксовца Жукровского, который в 1986 году возглавил бойкотируемый литературной оппозицией СПЛ. А еще – Яна Добрачиньского, другого писателя из ПАКСа, которого в свою очередь поставили руководить новым предвыборным блоком во главе с ПОРП, громко названным Патриотическое движение национального возрождения (в точном соответствии с диагнозом Лема режим Ярузельского обратился к традиции, как любая власть, переживающая идейный кризис).

В 1986 году всплыла тема писательских расчетов со сталинизмом, причем опять в мочаровском духе. В начале января подпольная пресса опубликовала интервью 56-летнего поэта и критика Яцека Тшнаделя со Збигневом Хербертом, в котором последний разнес писателей, когда-то внедрявших соцреализм в частности, Конвицкого, Анджеевского и Казимира Брандыса. По мнению Херберта, эта троица всегда руководствовалась конъюнктурными соображениями, – будь то при сталинизме или позже, когда перешла в оппозицию.

Интервью наделало много шума, но то было лишь начало. Тшнадель встречался с Хербертом в рамках подготовки книги «Домашний позор», в которой были собраны его беседы с работниками литературного цеха на предмет «гегелевского искушения» коммунизмом. Книга вышла в том же году, ее синхронно выпустили издательство парижской «Культуры» (за границей) и NOWA (в польском подполье). Тшнадель, сам бывший член ПОРП, сумел вызвать коллег на откровенность, обещая вдумчивый и обстоятельный разбор мировоззрения тогдашней интеллигенции, но вместо этого предпослал книге введение, в котором по сути обвинил Ворошильского, Анджеевского, Брауна, Стрыйковского и других в беспринципности. Было там и интервью со Щепаньским, который, в отличие от интервьюера, не стал никому предъявлять счет, а, напротив, с пониманием отнесся к тем, кто участвовал в сталинской пропаганде: «<…> Как большинство так называемых интеллигентов, я входил в тот период с комплексом навязанной вины в том, что принадлежу к некогда привилегированной социальной группе, а тут происходит нечто такое, часто пугающее, несовершенное, отвратительное, но в целом осуществляется акт социальной справедливости. Думаю, тогда это было всеобщее ощущение. Поэтому мне кажется, что не исключена была возможность перехода на ту сторону людей не только моего поколения, но и моего покроя, если бы это делалось умнее и хитрее»[1136].

Между интервью с Хербертом и выходом книги Тшнаделя журнал «Поэзия» выпустил два специальных номера, посвященных собраниям поэтической секции СПЛ во времена сталинизма, причем опять же представил в черном свете кое-кого из позднейших диссидентов, но теперь уже не за прославление коммунизма при Сталине, а за отказ от прежних взглядов, что, по мнению главного редактора журнала, опозорило их в глазах читателей, ибо свидетельствовало о лицемерии (конкретно он заклеймил Важика, Конвицкого, Ворошильского и Казимира Брандыса). Еще жестче, даже скандально высказался заместитель главного редактора, 43-летний поэт и драматург Богдан Урбанковский, который заявил, что после войны в польскую культуру вошли чуждые ей евреи. Это было чересчур даже для власти. Урбанковского и его шефа сняли с должностей, а первого еще и разнесли на страницах «Трыбуны люду» как наследника эндеции[1137].