Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают

5. Мы намерены также создавать и экспериментальные работы, привлекая к этому не только кинематографистов, но и талантливых людей из смежных искусств.

6. Главным критерием качества фильма для нас будут являться – Правда, Эмоциональность, Нравственность, воздействие на Аудиторию.

Мы будем стремиться к тому, чтобы рождать в душах молодых людей веру в жизнь, любовь к жизни, стремление к гражданской активности.

7. Мы хотя и не полностью, но уже руководствовались этой программой в плане 1988 года и ставим перед собой задачу перейти на хозрасчет и самоокупаемость при наличии разработанных финансовых, производственных и прокатных условий в 1979 году.

Станислав Ростоцкий, Евгений Герасимов.

Из бесед с русскими иммигрантами в Китае (1987 год)

Я не занимался политикой уже много лет. И тут мне присылают билет, чтобы я шел перед сессией на собрание граждан России. Я не очень понимал цель, но вроде это в поддержку правительства. Пока я шел от восточного блока до южного, стояли люди с красными знаменами, которые кричали: «Долой Ельцина! Долой правительство!» И наконец, одна женщина меня узнала, схватила за руку и начала орать истошным голосом: «Неужели и вы с ними!» Кидались деньгами, медными, пятикопеечными, мне попало пятеркой по голове. Я думаю, приду в зал, хоть там нормальная обстановка. А там то же самое, только с другой стороны: «Долой компартию! Долой партократов!» Причем самое смешное в том, что на сцене сидит 24 человека во главе с Ельциным, а из них 18 классических партократов, а зал орет: «Долой партократов!» А они аплодируют. Кого судить-то? Меня или Ельцина? Все-таки он мной руководил много лет, а не я им. И вот это понять невозможно. Я не аплодировал, не вставал, просто сидел, как лунатик, и смотрел на этих людей. Там осатаневшие люди и здесь осатаневшие люди. И все ненормальные.

– Вы как художник как все воспринимаете? Мы здесь вообще ничего не понимаем.

– Развал абсолютно полный. Все разрушено. Ничего не создано. Ну когда-нибудь надо начинать что-то создавать. Разрушать можно и дальше, дальше, дальше… Разрушать не строить – это давно известно. Все разрушено: разрушены идеалы, нравственность, экономика, политика, а созидательной идеи нет. А дальше-то что делать? Поэтому самое страшное – это отсутствие веры и надежды. Надежды никакой нет.

– Но надежда-то у кого-то есть…

– Надежда есть у отдельных частей. Что наконец придет товарищ, все закроет и начнется все сначала. Самые страшные люди на этой встрече были для меня – это мальчики, человек 20, откормленные, хорошо побритые, с прекрасными прическами, в черных гимнастерках, заправленных в черные бриджи и в черные начищенные сапоги. Это «Память». У них был командир, седой, лет 50, холеный, тоже откормленный, он давал интервью… портупеи, черные рубашки… Вот эти мальчики ни на секунду не остановятся. Если им скажут стрелять, они будут стрелять.

– Но их немного…

– Вы знаете, это как про Германию говорили в свое время – их немного, ничего не будет, все будет хорошо… Это очень страшно.

– Я правильно понимаю, что вы понимаете ситуацию как развивающуюся в сторону диктатуры?

– Она возможна, но уже в обстановке абсолютной анархии. Нет, то, что сейчас происходит, невозможно объяснить. Дело не в моем возрасте. Я достаточно вольнодумен был всю жизнь. Меня ужасает более всего полное отсутствие перспективы. Я некоторых из этих людей знаю. Полное отсутствие власти. Вы ничего не можете сделать – власти нет. Но так называемого рынка тоже нет. Капитализма нет. Социализма нет. Ничего нет. Есть… знаете, такое: «Стой и не чирикай, а то сам туда попадешь». Это очень страшное дело. Меня ужасает в этом то, что тысячи людей знают – так жить нельзя. Мой друг Слава Говорухин сделал картину «Так жить нельзя». Но никто не сказал, как жить можно. Когда вы едете по Москве и видите «Night shop» киосочек, а на Пушкинской площади висит «Кока-кола», которую вы нигде не купите, а рядом «Макдональдс», в который стоит очередь. Когда вы едете по улицам, где нет уже русских слов… Мы все в шопе. В последнем интервью меня спросили, что вы можете поставить. Я сказал, что могу поставить эксцентрическую комедию «Русский бизнесмен», потому что в самой фразе «русский бизнесмен» есть что-то… Русский бизнес – это украли ящик водки, продали, купили ящик водки. Русский бизнесмен – это какой-то кошмар.