Станислав Ростоцкий. Счастье – это когда тебя понимают

Я думаю, что смысл деятельности художника не только в том, чтобы быть в оппозиции и указывать на болячки общества, но и в том, чтобы рождать у людей ощущение идеала, надежды, энергию жизни. Сегодня весь наш кинематограф совершает то, что даже с христианской точки зрения является самым страшным грехом. Нет-нет, я не о порнографии и насилии. Дело в том, что многие современные фильмы рождают в душах людей уныние, которое полностью, без остатка парализует человека, опустошает его. Я не устану повторять, что в конце XX века очень просто убедить человека в том, что жить не стоит. Разными причем способами. Можно истерзать его страхом перед якобы неизбежной атомной катастрофой, оглушить экологическими проблемами, запугать мрачными прогнозами астрономов и энергетиков. А можно внушить и полнейшее равнодушие ко всему происходящему: мол, какое тебе дело, например, до гибели Вселенной, ведь до этого еще 20 000 лет; какое тебе дело и до гибели половины человечества в ядерной войне, ежели есть шанс «просочиться» в другую половину. На мой взгляд, это недостойно художника. Если тебе кажется, что жизнь безысходна, отвратительна и ужасна, уйди сам и не мучай других, у каждого из них хватает своих страданий. Я отнюдь не ставлю этим под сомнение существование трагедии. Но главное в трагедии – это катарсис, очищение через сострадание и ужас. Катарсис не вызывает чувство уныния, он рождает желание и силы противостоять, он возвышает тебя, и ты понимаешь, насколько ответственно быть человеком.

Авторское сострадание, искреннее, неподдельное, – это еще один – важнейший – исток долгой жизни фильма. Ведь всякое произведение искусства живо сочувствием аудитории. А без авторского сострадания оно невозможно. Со-чувствовать! Вместе чувствовать. Стало быть, сочувствие, понимаемое широко, должно рождать влечение зрителей к герою.

В «Белом Биме» особо важные эпизоды, сверхзадачу которых я определял как «уроки нравственности», не тронули бы зрителя, если бы они не вызвали в нем сопереживания, основанного на доверии к Вячеславу Тихонову, к герою, им созданному.

Я чрезвычайно дорожу аплодисментами, которые услышал в Венеции на показе «Зорь»… Был международный фестиваль – многоязычный, чопорный. В зале, где было «темно» от смокингов, шел наш фильм (на русском языке с итальянскими субтитрами), о старшине Васкове и девушках-зенитчицах. Я был убежден в неминуемости провала. Вернули меня к жизни аплодисменты, раздавшиеся в тот момент, когда Женька Комелькова ударила прикладом фашиста, спасая Васкова. Аплодировали не нам, не фильму – сочувствовали Женьке Комельковой, ее поступку. Значит, эмоции победили предубеждения!

Когда-то я услышал определение счастья, с которым абсолютно согласен: «Счастье – это когда труд дает человеку хлеб и радость». В сегодняшней обстановке я окончательно понял, что в свое время все в кино – от осветителей до актеров – работали задаром с точки зрения истинной оценки уникальности и результатов этого труда. Но почему же не жаловались? Именно потому, что на хлеб, в общем, хватало, а работа приносила радость, давала возможность путешествовать, общаться с множеством людей, ни о какой скуке, ни о каком унынии даже в самые тяжелые моменты не могло быть и речи. Истинную радость дает только творческий труд, когда человек осознает свою уникальность, незаменимость, а творческим можно сделать любое дело. Я думаю, что трагедия моего поколения ныне состоит в том, что мы не умеем работать просто за деньги, мы не можем стать абсолютными «профессионалами», когда главное значение имеет не смысл работы, а только его выгодность. Я читаю предлагаемые мне сценарии, я слышу об огромных гонорарах за их постановку, но не могу и не хочу превращаться в «профессионала», который добротно и лихо сделает картину об очередном изнасиловании или о благородном мафиози. А литературный материал, по которому мне бы хотелось сделать фильм, пока найти не удается.

Что снимать – вот в чем вопрос. Ведь, в общем-то, я снимал литературу, а где современная литература? Нет. И честно говоря, я даже не знаю, что снимать. Я хотел было снять картину о предательстве и даже предложил эту тему на телевидении. Сказал: «Давайте снимем серию фильмов о “перевертышах”, причем начнем с самых маленьких людей, а закончим самыми большими». Это была бы фантастическая картина. Но на меня посмотрели, как на сумасшедшего, и сказали: «Иди-иди отсюда».

…Я только что говорил о своем отвращении к предательству. Если бы удалось найти что-нибудь интересное на эту тему в литературе, я бы взялся за картину. Пока не найду материал, который бы меня увлек, снимать не буду. Тем более что боюсь: могу снять то, что придется не по нраву прокатчикам, снимать же им на потребу не стану. Поэтому сижу на острове, читаю иногда сценарии, а главное – ловлю рыбу.