Становясь Лейдой

…Я лежала в воде, вся онемевшая. Я видела твои размытые очертания сквозь рябящую воду, сквозь соль и кровь. Ты держал мою шкуру в заложницах. Ты вытерся ею, как полотенцем, очищая себя от греха…

– Ты рассказал обо мне Хильде. Ты рассказал ей о нашей дочери. – Ее слова звучат глухо и мертво. Он отстраняется, роняет руки. Она смотрит ему в глаза и отчаянно ждет, что он будет все отрицать. – Ты позволил ей сделать немыслимое…

– Нет. Хильда просто пыталась помочь…

– Она разрезала меня надвое. – Она наклоняется к его уху. Ошибочно истолковав это движение, он прижимается щекой к ее щеке. – Но ты разорвал меня в клочья.

И она говорит ему самую главную правду, едва слышным шепотом: четыре слова, в которых – ничто. И вместе с тем – все.

Четыре слова, которые вспарывают ему брюхо от горла до чресел.

* * *

Он падает на колени. Веревка забыта.

Маева вихрем проносится мимо него. Я иду к тебе, дитя.

Море бьется о пристань, с каждой новой волной поднимая лодку все выше и выше. Траулер отодвигается от причала, веревка больше его не держит. Питер хватает конец веревки и пытается удержать. Траулер тянет его за собой, и он падает в ледяную воду. Человек и его лодка становятся невесомыми, легкими, точно морская трава, точно пена на гребнях волн.

Маева бросается с пристани и в последний момент успевает схватиться за бортовой леер. Он мокрый и скользкий, но ее пересохшие руки держатся крепко. Перевалившись через борт, она падает на палубу. Очередная волна поднимает траулер к небу и выбрасывает на открытую воду.

Лейда сидит, съежившись под штурвалом. Одним прыжком поднимается на ноги. Мама!

Фонарь скользит по палубе, в одну сторону и в другую, как качающийся маятник.

Маева поднимается на ноги. Раскрывает объятия. Быстрее, Лейда!

Малышка подпрыгивает в воздух.

Одна мучительная секунда – тик, – и ее уже нет.

* * *

Время замедляется и течет вспять. Собирается складками, складываясь в себя. Морщится ссохшимися заплатами. Каждый миг одновременно сшивается воедино и рвется в клочья.

Опрокинувшийся фонарь. Пролитое масло. Одна-единственная искра. А потом – стена рыжего пламени.

* * *

Маевины руки тянутся в пустоту, умоляют, чтобы их наполнили.

Маева кричит, мечется по горящей палубе.

– Лейда! Где ты?

Огонь поглощает все на своем пути – скамью, штурвал, одеяло, шарф, – превращает в золу и пепел.

Жестокий удар небытия – черные хлопья, разлетевшиеся по ветру, – Маева падает на колени. Кончик ее длинной косы вспыхивает и искрится. Шипит.

Мотылек

Выбираться из кокона оказалось гораздо сложнее, чем он ожидал. Никогда прежде он не был таким хрупким и нежным созданием. Тоньше бумаги, невесомый, как ниточка паутины. Его тельце – одновременно чудесное и бессильное – пропитано свежей влагой рождения. Его тонкие крылья раскрываются с большим трудом; лапки еле удерживают равновесие в необозримом пространстве возможностей.

Я ничто, я легче ветра.

Полет, бегство, свобода. И вся эта громада помещается внутри хрупкого крошечного существа.

Радость рождения – когда наконец можно выйти на волю из плотного кокона – вмиг омрачается ощущением собственной уязвимости. Его лапки, тонкие, как волоски, чувствуют вкус окружающего пространства, и сразу становится ясно, что что-то неладно. Что время разрезано на кусочки и рушится слой за слоем. То, что было, что есть и что будет – все свернулось в тугой рулон. Рождение и смерть, все, что случается между ними в круге бытия, несется вихрем и скручивается в себя. Он никогда раньше такого не знал. Может быть, так ощущается время для слабых крылатых созданий?

Липкий пот рождения. Кислый вкус смерти. Одновременно.

Ведьмы хитры и коварны.

Сестры его обманули. Позволили ему поверить, что терпение вознаградится и в самом конце он получит желаемое. Что в последние дни он сможет стать тем, кем захочет; и что Маева будет его наградой за все, чем он пожертвовал: временем и собственной божественной сущностью. Что все будет просто: она найдет свою кожу и нырнет в море. И он будет рядом. Их дочь станет странствовать между мирами, и на суше, и в море – по собственной прихоти.

Но его крошечное мотыльковое сердце уже знает, что это не так; что Маева уходит из этого мира без него – в тот самый миг, когда он родился крылатым, чтобы лететь к ней. Дождь для многих – всего лишь досадная помеха; для него – верная смерть. Хрупкость его последнего облика – вне всяких сомнений, забава для трех сестер. Бог, заключенный в иллюзии свободы, неспособный к полету. Бессильный исполнить свое самое заветное желание.

Он их проклинает.