Становясь Лейдой

– Да, я слышу. – Пиво пролилось на солому. – Ты сам слышишь, Альдестад? – Его глаза обвиняюще вспыхнули.

Питер пожал плечами:

– Так это котята. Наши амбарные кошки все, как одна, разродились в начале осени. – Он улыбнулся непринужденной улыбкой. – Вам не нужен котенок домой? Маева будет вам очень признательна… а то у нас кошек становится больше, чем кур.

Иннесборг пристально посмотрел на него. Кнудсен снова притронулся к кресту у себя на шее, не зная, что делать и что говорить.

Дверь со скрипом открылась. Все испуганно вздрогнули.

Якобсен указал на бочонок с пивом.

– Мне хоть немного осталось, Питер? – Он закрыл за собой дверь и секунду помедлил, разглядывая веревку, висевшую на том же крюке, что и конская упряжь. Веревку, завязанную в узелки с вплетенными в них птичьими перьями. Доктор прикоснулся к ней пальцем и задумчиво сморщил лоб.

Все внимание Иннесборга было сосредоточено на звуках, доносившихся снизу. Он уронил кружку. Сделал три больших шага и встал прямо над люком. Разгреб ногой кучу соломы. Схватился за металлическую ручку и поднял крышку люка.

Хныканье сделалось громче.

С ловкостью, поразительной для такой туши, Иннесборг соскользнул вниз по лестнице, прежде чем Питер успел его остановить.

Трое мужчин неловко топтались на месте и ждали, что будет дальше.

Питер держал руку на пробке бочонка. Якобсен не повторил свою просьбу налить ему пива.

Наконец голова Иннесборга вынырнула из люка:

– Ты не соврал, Альдестад.

Питер затаил дыхание.

Иннесборг хохотнул:

– У вас тут и вправду засилье кошачьих. – С его крупной ладони спрыгнули два серых котенка и помчались прятаться за бочонком.

Питер улыбнулся.

* * *

Колыбель в спальне качнулась, внезапно наполнившись тяжестью.

Маева ахнула от изумления.

В колыбели, тихонько похныкивая, лежала Лейда.

Сжимая в крошечной синей руке Хельгин черный камень.

Что есть

Мы приходим на пляж ровно в полдень. Чайки с криками носятся в ярком солнечном свете. Сегодня тепло, даже жарко, блеск воды хлещет нас по щекам, и щеки сразу же розовеют. Я прыгаю по камням, ведущим к воде, потом снимаю башмаки и зарываюсь ногами в теплый песок. Бегу к кромке прибоя, зернистый песок раздражает порезы у меня на ногах. Соль въедается в ранки и жжется, но холодная вода вмиг унимает боль. Мама стоит на большом сером камне, смотрит на сине-зеленые волны.

Это почти как веселая прогулка, минутка безделья в теплый день в конце лета. И все же я знаю, что это что-то другое. Я вижу, как напряжен мамин взгляд. Вижу у нее на лбу морщинку, которой не было раньше. Я ощущаю ее волнение – папа не любит, когда она ходит на пляж; он будет ругаться, если узнает, – и поэтому я тоже нервничаю и тревожусь. Я плещусь в море у самого берега, я уже вся промокла насквозь. Маме, кажется, все равно. Ее взгляд впивается в небо и море, она что-то высматривает, что-то ищет. Что-то невидимое для меня.

– Что там, мама? Что там такое?

Она как будто меня и не слышит. Она входит в воду, прямо в платье и башмаках. Я прекращаю плескаться и смотрю туда же, куда смотрит она, – вдаль, где море становится темно-синим. Блики солнца так слепят глаза, что приходится щуриться.

– Мне, наверное, надо снять платье, да, мам?

– Что? Да, Лей-ли. Положи его на песок и возвращайся в воду.

Я снимаю платье и аккуратно раскладываю на песке, чтобы оно быстрее просохло. Представляю, что это не платье, а еще одна девочка, моя мокрая, запорошенная песком сестра, прилегшая отдохнуть на берегу. Я встаю на колени, сгребаю песок, делаю холмик в том месте, где должна быть ее голова. Выдавливаю пальцем две ямки – это будут глаза.

– Я назову тебя Хильди, сестричка, ты будешь моей близняшкой. – Я рисую пальцем дугу на том месте, где должен быть рот. Заставляю ее улыбаться.

Я бегу к маме и дергаю ее за руку:

– Мама, смотри… я сделала себе сестричку. Ее зовут Хильди.

Ее глаза вспыхивают, точно молнии.

– Где ты слышала это имя?

– Нигде. Я придумала его сама. – Я собираю кусочки водорослей и раскладываю их вокруг песчаной головы. – Смотри, какие красивые у нее волосы.

Она как будто меня и не слышит. Она смотрит на море. Все ее тело напряжено.

Она что-то видит… и вдруг я тоже вижу. Что-то круглое, темно-серое – голова – пляшет на волнах. Мама ловит ртом воздух, словно ей нечем дышать, и падает на колени. В нее бьются волны. Я наблюдаю, как серая тень приближается к берегу. Мама бросается в воду и плывет ей навстречу.

– Что это, мама? Кто это?

Она отвечает, но я не понимаю ни слова. Как будто она говорит на каком-то чужом языке. Она пробивается сквозь волны прибоя, рвется вдаль – к серой тени, – издает странные звуки. Серая тень отвечает ей долгим протяжным воем.

– Мама… Мама!

Ее руки бьются, как птицы, пойманные в силки, тянутся к зверю в воде. Это тюлень, серо-черный тюлень, очень большой, даже больше ее самой.

А потом они оба уходят под воду.

– Нет!