Он чует ее, стоящую на берегу. Он поднимается на поверхность и всей грудью вдыхает ее терпкий запах. Ее человечность уже ощущается не столь явно. Грядут перемены; он в этом уверен.
Сестры забрали у него глаз; небольшая цена за такой дар, как
Сестры соткали столь убедительную иллюзию – что время движется по одной линии, в одном направлении, – что даже Маева почти позабыла правду. Но он чувствует ее муку и боль – отражение его собственной боли, – чувствует ее тоску по той жизни, когда время ускорялось и замедлялось в едином потоке. Когда она была с ним. Ее сны и грезы – его сны и грезы. Воспоминания об их прошлых встречах на берегу между мирами.
Он постоянно пытается передать ей послания. Оставляет подарки: горстку морошки на крыльце ее дома, букет люпинов на подоконнике, морскую гальку и обкатанные морем стеклышки, выложенные дорожкой, ведущей от дома в лес. Поначалу она не обращала на них внимания, полагая, что это так развлекается ее дочь. Но в последнее время он стал замечать, что она подбирает каждый его подарок и задумчиво вертит в руках. Он уверен, что в глубине своего существа она знает, кто приносит ей эти дары.
Сегодня он принес ей морскую раковину, притащил в беличьей пасти.
Запах моря – как приглашение.
Что было
Питер придумал хороший план. И хотя Маева была не согласна, она понимала, что согласиться придется.
Наступило воскресенье. День крестин. Прошла неделя с того дня, когда Лейда таинственным образом появилась в своей колыбельке, хотя должна была лежать в дровяном коробе в сарае, защищенная от котят и надежно скрытая от посторонних недобрых глаз. С того дня, когда Нильс Иннесборг обнаружил ее укрытие и она только чудом избежала разоблачения. С того дня, который чуть было не стал роковым для них всех – и особенно для Хельги Тормундсдоттер, – потому что, сложись все иначе, было бы дальнейшее расследование. Может быть, даже суд. Приговор.
Маеву терзали нехорошие подозрения. Слухи о рождении ребенка слишком быстро достигли ушей опасных людей.
Впрочем, это не важно. Малышка их всех спасла. По крайней мере, на первое время.
Иногда у таких детей есть хвосты.
Иногда они, точно звереныши, покрыты шерсткой, мягкой и шелковистой.
Иногда у них синие лица – несмываемый поцелуй моря.
Маева погладила малышку по мягкой щечке, легонько пощекотала крошечный носик. Такую магию скрыть непросто, и все же Маева считала, что ей повезло. Синие руки и ноги – это еще полбеды, все могло быть гораздо сложнее.
Она проверила, хорошо ли держатся мягкие шерстяные варежки, пришитые к рукавам детского платьица. Она пришила их вчера вечером, когда Питер сказал, что в воскресенье должны состояться крестины. Она понимала: он прав, – но от этого было не легче. Она боялась за дочку. Боялась за себя. Но пастор наверняка будет справляться об их малышке и рано или поздно придет на нее посмотреть. Рано или поздно кто-то заметит Лейдину синюю кожу. Может быть, лучший способ избежать нежелательного любопытства – спрятать Лейду у всех на виду. Сделать ее неприметной, обычной, такой же, как все.
Они с Питером уже сочинили историю для оркенцев: роды начались в тот же день, когда к ним приходил магистрат. Все случилось так быстро, что у Питера не было времени бежать за врачом или кем-нибудь из соседей. Ему пришлось самому принять роды. А как же иначе? Так поступил бы любой любящий муж. Это была вполне правдоподобная история – их малышка такая крошечная, словно она появилась на свет всего лишь несколько часов назад.
Лейда моргнула. Ее сине-зеленые глазки смотрели пристально и не по-детски серьезно, словно она читала Маевины мысли.
– Что ты знаешь, дитя?
Малышка загукала и обхватила тонкими синими пальчиками мамин большой палец.
– Гораздо больше, чем знаем мы, я уверена.