Становясь Лейдой

Я падаю в море, земля уходит у меня из-под ног, соленая вода льется в рот. Я отплевываюсь и кашляю. Пытаюсь нащупать ногами твердое дно, но его больше нет, нет ни верха, ни низа. Волны тянут меня вниз, я хватаю ртом воздух, и вода накрывает меня с головой. Я задерживаю дыхание и широко открываю глаза, но их больно щиплет от соли, и приходится сразу же их закрыть. Я молюсь Богу, чувствую, как мир опрокидывается и летит кувырком. Вода выжимает из меня последние пузырьки воздуха, и меня больше нет. Я растворяюсь в волнах, что толкают и тянут, толкают и тянут.

Я уступаю.

Мне не нужно дышать. Мне не нужны руки и ноги, рот и глаза.

Я большая и маленькая. Крошечная дождинка внутри огромной волны.

Я соленая пена, лучи солнца целуют меня, и я разлетаюсь мелкими брызгами.

Я воздух над морем, покорный капризам ветров и волн.

Я течение, уходящее в глубину, внизвнизвниз, к темному брюху морского дна, где земная твердь смыкается с морем, третсядавиттолкаетитянет, я пляска волн, что набегают на берег, бьются о твердую землю и отступают обратно в море…

А потом я вдруг чувствую, что она рядом. Мама.

Она плывет подо мной, в толще воды в глубине, и отчаянно бьется, крепко-накрепко стиснутая в серых лапах чудовища. Я вклиниваюсь между ними, становлюсь разделяющим их тесным пространством, пытаюсь оттолкнуть зверя от мамы. Но он держит крепко; он ее не отпустит. Я толкаю сильнее, я стараюсь ее спасти. Но она сама прижимается к зверю, обнимает его ногами, и я снова расплющиваюсь в ничто.

Я тебя спасу.

Я чувствую прохладную кожу морского зверя, прильнувшего к маме, чувствую, как качаются волны, толкают и тянут, толкают и тянут. Как бы я ни старалась, я не могу их расцепить. Они бьются друг о друга, как море бьется о берег, я касаюсь чьей-то спины, кожи и шерсти, волос и усов, зубов и щеки, бедра, языка зубовщекибедра…

У меня снова есть тело. Оно появляется так внезапно, что я даже не успеваю понять, что со мной происходит, и почти задыхаюсь от неожиданности.

Я тону.

– Мама!

Я опять под водой, в глубине, но теперь я – это я: белые волосы-водоросли, руки и ноги отчаянно бьются, я задыхаюсь. Я – исступленный рывок, вихрь пузырьков, рот, захлебывающийся водой. Я чувствую, как мама хватает меня за плечо, как ее руки смыкаются на моей талии. Она выталкивает меня вверх, и я вырываюсь из темной плещущейся синевы.

Мои пальцы скользят по гладкой коже тюленя. У него черные ласты. И черный глаз…

Здравствуй, тюлень.

Мама тащит меня прочь.

Она плывет на спине, держа мою голову над водой. Одной рукой она прижимает меня к себе так крепко, что мне почти нечем дышать, но мне уже все равно.

Волны выбрасывают нас на берег. Мама валится на спину и толкает меня еще дальше от кромки прибоя, я падаю вниз лицом, песок набивается в рот. Я отплевываюсь песком и соленой водой. Мама легонько стучит меня по спине. Когда из меня выливается вся вода, я переворачиваюсь на спину. Надо мной – чистое синее небо. Морской прибой лижет нам ноги, песок липнет к коже.

Я хватаю ртом воздух. Тот же воздух, которым дышит мама. Мне отчаянно хочется знать, что это был за тюлень – там, в глубине. Мне хочется знать, почему мама не давала мне ее спасти.

Я кусаю губы и жду.

– На сегодня достаточно. Пойдем домой. – Она пытается улыбнуться, но улыбка выходит совсем невеселая.

– Но, мама…

– Что, дитя?

– Кто это был? Почему… Когда ты увидела этого… этого зверя, ты как будто забыла обо мне.

Я лежу, затаив дыхание. Я замерла неподвижно. Крошечная песчинка, крапинка на поверхности воды.

– Нет. Я никогда о тебе не забуду.

– Но что ты делала, мама?

– Я вспоминала.

Что вспоминала? Кого? Когда? Но она ничего больше не говорит. Она садится и принимается выжимать подол платья. Потом встает и бросает последний взгляд в сторону моря. Я слышу, как она шепчет странное слово, которое произносила и раньше.

– Shoormal[47].

– Что это значит, мама?

– Ничего, дитя. Не слушай меня. Мама говорит ерунду.

– Ты никогда не говоришь ерунды.

Ветер треплет прядь ее рыжих волос, выбившихся из косы. Мама рассеянно убирает их за ухо. Потом берет меня за руку.

– Раньше такое бывало нередко. До встречи с твоим папой.

Я крепко сжимаю ее большой палец. Мы идем прочь от воды. Я хочу узнать больше. Хочу узнать, что скрывается за улыбкой, сопроводившей слова «до встречи с папой». Хочу узнать, какой мама была раньше, когда еще не перестала говорить ерунду.

Она замирает на месте, в последний раз смотрит на море и закрывает глаза, словно только что съела кусочек самого вкусного на свете пирога. С ее губ срывается шепот, медленный и печальный. Ветер несет его к морю.

– Tha gaol agam ort…[48]

Я закрываю глаза и открываю рот, почти чувствую вкус этих слов в соленых морских брызгах.

Я и не знала, что у ерунды есть свой особый язык. Язык, который откуда-то мне знаком, хотя я его не понимаю. Моя кровь и кожа звенят, вбирая в себя его звучание.

Тюлень