Станция Новозыбков

стоять не хотели на месте, жили будто бы сами по себе. Когда холод студеной земли до макушки,

наверно, добрался, парнишка достал из-под кителя теплый осколок доски, на него встал ногами, и

короткая радость блаженства на лице промелькнула худом и совсем невеселом. Солдат, краем глаза

за ним наблюдавший, смягчился и даже от песни отвлекся: -Кто ж этот хлопчик? -Это Ченарь,

бездомник! Окурок!- поспешно ответил парнишка с заметною радостью, что солдат не обиделся.-

Шпана станционная. Они в развалинах живут с собаками. Собаки, что звери, но их не грызут, Они с

ними вместе ночуют, чтоб не замерзнуть в камнях. Клянчат кости в буфете собакам, а собаки их

греют за это. -Отменно поет,- крутнул головой солдат, отдавший внимание песне. -Это все говорят, а

бабы дак плачут даже, когда Ченарь поет им «Над озером чаячка вьется! Ох, негде бедняжечке

сесть…» И знают, что будут реветь, а просят. Без гармошки поет. Анисим говорит, что эта песня без

гармошки чище бреет. А может, и Анисим плачет, да за бинтами не видать. «И как еще жив этот

хлопчик?- глаз не сводя с оборванца поющего, подумал солдат.- Другим хоть какая, но хлебная

норма дается, - он же вообще ничего не имеет, потому что нигде человеком не значится. И поет. Да

поет еще как!»

Со мною возиться не надо,- он другу промолвил с тоской.- Я знаю, что больше не встану, в глазах

беспросветная тьма…

-Ченарь, говоришь? Че-на-арь,- протянул солдат, пробуя слово на слух.- Ченарь… Да не Ченарь же

он, а Кенарь! Канарейка, значит!- обрадовался солдат отгадке найденной.- Птичка такая есть певчая.

Овсяночного напева, скажем, или дудочного. Понял? А то «ченарь»… А что ж он в детдом не идет?

Не берут? Или что? -Да брали их сколько раз! Собак перестреляют, а их в детдом Дзержинского. А

они из детдома смываются, хоть и кормят там мировенски, и едут на фронт. Там их ловят и снова в

детдом. Они снова на фронт под чехлами, под танками, чтоб фрицев кокошить, как наш сын полка

Ваня Солнцев. Я бы тоже подался на фронт, да братан у меня еще маленький. -А где ж твой

братишка? -У бабки Петровны на печке. Их там тьма!- хохотнул паренек.- Все ж большие пошли на

«Все для фронта!», а малышнят посносили к Петровне. А куда же еще! Помещений под госпитали не

хватает. Ничего. Терпимо,- вздохнул паренек.- Только есть больно просит малышня. И часто…

Большие ж неделями не приходят. Работают день и ночь. Карточки бабке оставят и все. А ты, бабка,

как хочешь, так и корми малышнят. У костерка напротив отзвучала песня. Солдаты принялись

вертеть цигарки. Явился гомон одобрения. -Товарищи-братцы!- загудел высокий гармонист в бинтах,

которого парнишка называл Анисимом.- Накормите мальца. Чего тепленького дайте. В

подставленную малышом пилотку упало несколько обломышей сухарных. Из солдат пожилых кто-то

вбросил кусочек сахара. А старшина артиллерийский к груди его приставил котелок с перловой

кашей. И ложку выхватил из-за голенища. И шваркнул ею по груди, для верности, что чистая, и в

котелок воткнул: -Копай, сынок! И кулаком тряхнув, сказал, что чувствовал: -Не просто там поет,

как тот артист! А с вывертом души! Шрапнелью по сердцу аж! Тридцать- двадцать… -А Ченарь там

кашу рубает уже…- вздохнул паренек. Но солдат не расслышал. Он смотрел на Ченаря-Кенаря, как

тот обстоятельно ел, котелок обнимая. Отдавался еде, как минутой назад отдавал себя песне. Для

детей войны не было пищи невкусной,- ее просто всегда было мало. -Дядь, а дядь,- напомнил о себе

парнишка.- Хочешь, «яблочко» сбацаю на зубах? Сбацать? -На моих, что ли? -Не, на моих. Во! Издыры, лопнувшего по шву рукава, появилась грязная пятерня, и по верхним зубам полуоткрытого рта

в знакомом ритме сухо застучали ногти чистых кончиков пальцев. -Зва как!- удивился солдат.- Да на

щербатых-то! -Это они щербатые, что сахару не ем. Вот кончится война, и сразу всего будет много,

как было до войны. И сахару,- добавил он раздумчиво. Рукава его просторного кителя,

подпоясанного ремешком брезентовым, на глазах солдата собрались в гармошку и ткнулись в

вырезы карманов, засаленных до черноты. -А зовут тебя как?- спросил солдат, проникаясь к

парнишке симпатией. -А на что тебе, дядь? Все равно забудешь. Солдат согласился. Заглянув за

полог, где сипло дышал старшина и временами сотрясался кашлем заядлого курильщика,- жестом

руки парнишку пригласил в вагон. Тот взлетел воробьем, показав, что прием этот им отработан

изрядно. Солдат указал где сесть, чтоб подальше от глаз посторонних. Из термоса каши наскреб в

котелок и шепнул: -Расход от завтрака остался. Остыла, знамо дело… Зато это ж горох! Вот только

маловато, братец мой… А это,- протянул солдат брикетный кубик,- маманьке отнеси. Не отрываясь

от зажатого в коленях котелка с едой, парнишка прошептал, пожав плечами: -Мамку бомба убила.

Солдат покачал головой понимающе и тут же выругался круто, не боясь разбудить старшину: -Так,

значит. Ну, все равно забирай,- сказал, хотя гороховый брикет уже лежал в кармане паренька.

Пошарил в вещмешке и стал совать в карман парнишке пару кусочков колотого сахара. -Тут у меня