Станция Переделкино: поверх заборов

Когда Инна служила в ЦДТ, она говорила директору Когану: “Послушайте, я известная актриса, а зарплата у меня девяносто рублей. Приходится говорить знакомым, что получаю двести. Как мне быть?” Коган посоветовал: “И дальше говорите, что двести”.

Но со всеми своими капризами она за девяносто рублей так играла в пьесе Шварца “Тень” Юлию-Джулию, что, по словам служившей одновременно с нею первой жены Бори Ардова, это становилось событием для их театра, из чьей труппы тогда не ушли еще ни Инна Чурикова, ни Лия Ахеджакова, а героинь играла очень талантливая Тамара Дегтярева, менее потом успешная в “Современнике”.

И я удивился, когда Инна сказала, что в Киноактере, куда она все-таки перешла, ей не дают роль девушки из пьесы Булгакова, по которой Гайдай вскоре снял картину “Иван Васильевич меняет профессию”. Не могли же составлять ей конкуренцию не умевшие играть на сцене киноактрисы.

Как-то она мне позвонила: “Понимаешь, они считают меня алкоголичкой”. Я от большого ума посоветовал: “А ты, Инночка, не пей”. “А я и не пью”.

Того, что наркологи считают отсутствием критического к себе отношения, у нее не было. Сказала же она вполне искренне с навсегда запомнившейся мне обреченностью: “Сначала выпьешь, потом захочется закурить, потом чего-то еще захочется…”

8

У нас на курсе училась девочка, которую настолько любили педагоги, что она так и не выучилась выговаривать “р” — и вроде бы ей это не мешало.

Старшекурсникам — один из них придумал ей прозвище Фиалка — она, пожалуй, нравилась больше, чем нам, своим соученикам. Что не помешало ей все равно выйти за самого красивого нашего студента Гарика Васильева.

Мы же с нею после приезда моего на каникулы в Ленинград, откуда была она родом, всегда изображали брата и сестру, она меня и называла братиком.

Недавно мне попался снимок немногочисленной труппы театра “Современник” самого начала шестидесятых — и очарование моей однокурсницы я впервые (через столько лет) сумел оценить. А когда учились, она не шла для меня ни в какое сравнение с девочкой, учившейся на третьем курсе. Та играла уже роли — и в ней была для меня магия единения с теми женщинами, каких играла она в учебных отрывках (и уже в спектакле во МХАТе), а до способности разъединить роль с актрисой я еще не дорос.

В самом начале шестидесятых я летел в командировку от “Известий” через Новосибирск — и на сутки отложил продолжение полета, чтобы провести эти сутки с бывшими однокурсниками, поступившими в “Современник”, который гастролировал по городам Сибири.

Я впервые летел на самолете — и с погодой не повезло: всю ночь прослонялся в Москве по аэропорту в ожидании своего рейса. Под утро встретил Евгения Евстигнеева — тот уже снимался в кино (но картин с его участием еще не выходило, и никто не узнавал артиста, когда пили мы пиво).

Евстигнеев летел в Новосибирск играть “Голого короля”, но другим рейсом — наш отправляли раньше, — и просил меня предупредить в театре, что может к началу спектакля опоздать, пусть тогда короля играет дублер Боря Гусев.

Евстигнеев успел к началу — и короля играл сам, а я после бессонной ночи в аэропорту проспал весь спектакль в оркестровой яме.

Но дальше я приобщился к веселой гостиничной ночи с артистами.

“Сестра” веселилась в компании со старшими (Олег Табаков отмечал свой день рождения), а моих бывших однокашников на такой уровень пока еще не приглашали — и я выпивал с ними под селедку (ничего другого для закуски я на прилавках Новосибирска не увидел) в номере, который Боря Ардов делил с Витей Тульчинским и еще с кем-то.

Лет через десять после того Новосибирска прочел я повесть Юрия Трифонова “Долгое прощание”, которая начинается с эпизодов гастролей московского театра, но не в Сибири, а на Волге (в Саратове, по-моему), — и сразу вспомнил ночь среди артистов “Современника”.

Конечно, Трифонов знал актерский быт, он и пьесы сочинял для театра Ермоловой, и женился на артистке, от чего Господь меня уберег, а мог ведь и не уберечь.

Мой дядя, работавший долго в Норильске, интересовался театром, фигурным катанием, но смотреть и спектакли, и соревнования мог только по телевизору. Когда он бывал в Москве, ему нравилось, что вращаюсь я в мире, где и театр поблизости, и с фигурным катанием (в то время я часто писал о спорте) могу соприкоснуться, если очень уж захочу. Но вместе с тем он наставлял меня постоянно: “Жениться, Сашка, надо на простой бабе, которая щи умеет варить”. К дядиному совету я всерьез не относился — я не люблю супа, я закуски люблю (у меня был приятель Леня Лейбзон — и на военных студенческих сборах, когда сокурсники, любившие вкусно поесть, вроде Кости Щербакова, рассуждали, чего бы им сейчас хотелось съесть, сказал: “А я просто так никогда не ел, я всегда закусывал”).

Одна прекрасная дама сделала мне замечание: “Тебе надо было про женщин писать, а не про футбол”.

Я мог бы ей ответить, что с массами (толпой) мне казалось естественнее делиться футболом, чем женщинами.

Но и с футболом все получилось сложнее.

Того футбола, который интересен массам, я толком не знал.

Я знал (и знаю) только свой футбол.