Станция «Звездная»

Совсем на ночь глядя приехал Вася, привез недостающие сто пятьдесят рублей. Ян с изумлением посмотрел на деньги, точно зная, что товарищу негде взять такую сумму.

– Бери-бери, – Вася засунул купюры ему в карман, – это за кабак.

– В смысле?

– За наш с Динкой кабак.

– А вы как же?

– Да нормально. Распишемся – и все.

– Вась, но вы не должны…

– Слушай, ну как я буду радоваться, когда у брата горе?

– Так а что поделаешь, если жизнь так устроена? – вздохнул Ян, задавая этот вопрос больше себе самому, чем Васе. – Все в ней переплетено, горе и радость, рождение и смерть. Вы ведь с Диной Полину Георгиевну даже не знали.

– Слушай, философия философией, но совесть тоже надо иметь! Бери, короче, деньги, а за нас с Диночкой не волнуйся. Летом у родителей так напразднуемся, что еще надоест.

– Я верну.

– Нет, не вернешь. Считай, что мы их пропили.

Глава седьмая

Два дня до похорон тянулись серым сном, будто Ян и Наташа оказались под водой или вне времени. Они почти не выходили из комнаты, которая еще ждала свою хозяйку, не зная, что она больше никогда сюда не вернется. Висели на стенах детские рисунки, из-под подушки, если присмотреться, выглядывал уголочек книги, которую Полина Георгиевна читала накануне вечером, на спинке стула висела ее большая цветастая шаль. Дина сказала, что надо занавесить зеркала, но в комнате было только одно маленькое, на внутренней дверце шкафа, и решили, что оно не считается.

Наташа бодрилась, вставала, готовила чай, прибиралась, звонила по всем номерам маминой телефонной книжки, сообщая о ее смерти, потом они с Яном ходили в магазин за продуктами для поминок.

Ян бы все отдал, чтобы помочь Наташе, хоть как-то облегчить горе, но любовь бессильна перед смертью.

Накануне похорон он поехал в морг с вещами Полины Георгиевны. Отдав санитарам пакет с одеждой и деньги, чтобы сделали все, как надо, он поднялся на кафедру, готовый получить нагоняй за прогулы. Но встретили его на удивление тепло. Присутствовавший в ординаторской начальник кафедры протянул ладонь для рукопожатия и сказал, что весьма доволен работой.

– Иногда, Ян Александрович, – улыбнулся он, – стоит блеснуть своим отсутствием для того, чтобы вас оценили по достоинству. Все шпыняли вас, Колдунов то, Колдунов се, а нет Колдунова – и вуаля! Работа встала.

– Прямо уж.

– А не надо со мной спорить! В общем, дорогой мой, решайте ваши семейные дела – и в строй! Труба зовет!

Ян успокоился, что его не накажут за, по сути, прогулы, но, с другой стороны, возникло странное чувство, что ему отведена не совсем чистая роль утешителя. Его отпустили, чтобы он не только поддерживал свою невесту в горе, но и держал под контролем, и сделал все, лишь бы она не подала жалобу на академию.

Утром Наташа спохватилась, что у нее нет ничего черного, из зимней одежды только яркое клетчатое пальто, которое на похоронах будет смотреться неуместно. Ян вздохнул. Конечно, это было не важно, и Наташа знала, что это неважно, но в горе часто начинают иметь значение такие несуразные вещи. Он сбегал к соседке и одолжил черную шаль, чтобы Наташа накинула ее поверх пальто, когда пойдет за гробом.

Народу пришло неожиданно много, но все с работы. Пришли даже матери с участка Полины Георгиевны, некоторые с маленькими детьми, которые, гордо восседая на ручках, смотрели вокруг с веселым любопытством.

Ян удивился, что никого нет из родни. Знал, что в Ленинграде у Наташи нет близких родственников, но обычно на похоронах всегда появляются забытые и потерянные троюродные тети и прочая публика, а тут никого.

Наташа сказала, что из семьи никого не осталось, и теперь она одна.

– Не одна, – сказал Ян.

* * *

Войдя в полутемный собор, он растерялся. Мерцали огоньки свечей, пахло ладаном и воском, а Николай Угодник строго смотрел с иконы, предостерегающе подняв ладонь.

Ян послушно перекрестился вместе со всеми. Он слушал размеренный речитатив священника, грустное и светлое пение хора, смотрел в неживое лицо Полины Георгиевны и чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

О чем он плакал, Ян и сам не знал. Горевал о безвременной смерти хорошей женщины или о том, что утешения, которое обещает священник, не существует, или у него просто не хватает сил поверить. Душа его, как собака на цепи, не видит того, что за забором, а может быть, все-таки существует это нечто, к чему так тянется человек…

Вдруг там не только пустота и ничто? Ян этого не знал, а пока плакал оттого, что человек бессилен перед смертью и перед горем и что он никак не может снять эту тяжесть с Наташиных плеч.

Он украдкой вытер глаза, чтобы никто не заметил его слабости.

У Наташи по щекам тоже текли слезы, и Ян порадовался, что она наконец заплакала, вышла из тисков ледяного горя, но тут же понял, что слезы не меняют абсолютно ничего. Легче становится не от них.

Потом мысли его приняли практическое направление. Полина Георгиевна ушла из жизни в сорок два года, и Ян впервые подумал о том, что она была не просто Наташина мама, а совсем еще молодая женщина, судьба которой могла бы еще сто раз измениться, если бы не тот роковой день.