Стану рыжей и мертвой, как ты

Перебирая в теплой воде бусины из желтоватого жемчуга, я представляла себе, как обращаюсь в какую-нибудь скупку или ювелирный магазин, чтобы их продать, и как жадный хитрюга, вот так же перебирая жемчуг, назовет мне смешную цену, сумму, на которую можно будет купить килограмм сосисок и банку кетчупа. И эта история, мои хождения по подобным местам, будет повторяться вновь и вновь, пока я не почувствую, что за мной следят. Тот, кто на самом деле в уме своем оценил драгоценности, будет меня искать, и кто знает, какого сорта люди начнут охоту за мной…

Вот почему я стала искать человека верного, опытного, умного и не опасного, каким мне представлялся Александр Гурвич. И вот теперь, уже совсем скоро, он примет меня, посмотрит сначала на жемчуг (остальное пока придержу), оценит его, а уж дальше все будет зависеть только от него.

А медальон — это так, затравка, наживка, которую он, если не дурак, проглотит и по-настоящему заинтересуется мной.

Конечно, он москвич и не может всего знать, но я-то, находясь в Марксе, тоже узнала из интернета кое-что про прозоровскую усадьбу, про пропавшую графиню Веру Васильевну, нашла и несколько портретов этой красивой молодой женщины, продавшей себя распутнику графу. Уж если она на своих борзых надевала золотые тяжелые медальоны, то можно было представить себе, какие драгоценности носила сама. Увеличивая семейный портрет Прозоровых, я с особым чувством узнавала надетое на Веру Васильевну жемчужное ожерелье, крупные серьги с синими камнями, перстни… Все это каким-то невообразимым, просто фантастическим образом сейчас лежало передо мной и будоражило мое воображение.

…Ровно в семь часов мы с Левой входили в святая святых — в квартиру Александра Гурвича. Бурлящая взволнованная кровь шумела у меня в ушах, поднимая давление. Как же много зависело сейчас от этого вечера!

22. Дождев

На следующий день я снова отправился в лес, чтобы метр за метром осмотреть место предполагаемого преступления. Однако я не учел, что буду там не один. Усадьба, за сутки превратившаяся в место настоящего паломничества любителей старины, теперь просто кишела любопытствующими, среди которых наверняка были и журналисты. В такой обстановке невозможно было оставаться незамеченным, и вскоре я увидел, как ко мне бодрым шагом направляется человек с видеокамерой. Симпатичный белозубый молодой человек, одежда которого уже успела приобрести грязноватый вид (тоже спускался!), весело спросил меня, что мне известно о вчерашней находке в старинной усадьбе. Я вежливо ответил, что мне известно лишь то, что и всем — что там нашли какие-то останки. И что еще не факт, что они принадлежат графине Прозоровой, как прозвучало даже в местных теленовостях. Что надо дождаться экспертизы, ну и все такое.

— А сами что делаете здесь? — не унимался журналист, с подозрением глядя на грозди земляники в моей руке.

— Землянику ем. Попробуйте, на этой поляне она очень сладкая. Или вы теперь будете считать, что все, кого вы увидите поблизости от усадьбы, только и думают о графьях Прозоровых?

Он все понял и удалился. Я видел, как он, направляясь к лесу, над которым теперь почему-то кружили с жутким карканьем стаи воронья, то и дело наклонялся, чтобы сорвать землянику.

Много времени я провел на обочине дороги, на том самом месте, где стоял «Фольксваген» Лины. Вопрос, на который я как бы уже получил ответ, все равно не давал мне покоя. Зачем ей понадобилось, чтобы мы сняли отпечатки пальцев с машины? Почему она, грубо говоря, не забила на всю эту историю с нападением и не уехала? Это в том случае, если она была одна, и если однозначно поверить в ее историю. Но если же Рокотов зарезал Лину, и Татьяна, чтобы не отдавать дочку Лины в детский дом, похоронила подружку, решив, что какое-то время она будет выдавать себя за нее, то даже в этом случае непонятно, зачем было выяснять имя убийцы. Неужели она действительно хочет сама найти его и отомстить, убить? Интересно, и как она себе все это представляет? Даже если вообразить себе невозможное, что она сама нашла Рокота, то неужели она сумеет так убить его, что не оставит следов? Ведь даже убийцу такого зверя, как Рокот, будут искать. И ведь найдут ее, найдут! Она же не профессионалка, совершит ошибки, и ее вычислят. И посадят! И тогда девочка Ульрика все равно попадет в детский дом. Тогда в чем же резон? В чем?!

Спустя часа два бесполезных поисков улик я присел в траву на той самой обочине и вдруг увидел россыпь ромашек, но не белых: лепестки были бурыми и помятыми. Я вскочил и оглянулся. Затем присел и начал внимательно рассматривать их. Они были живы, но еще недавно на них, может, наступили. Однако им удалось подняться. Листья этого ромашкового кустика напоминали зелень укропа. И они тоже были темно-красного цвета. Я достал перчатки и осторожно раздвинул ромашки, чтобы разглядеть траву и землю под ними. Там была кровь. Много крови. Конечно, она высохла, но успела пропитать собой землю, перепачкать траву. Это место находилось как раз напротив того, где стояла машина Лины.