Стар и млад

...Мы с Иваном давно уже отклонились от супа. Вермишель не сварилась в нем, липла к зубам. Нам хотелось, чтобы кончился этот вечер, чтобы кончилась ночь — и утро, и свежесть, и горы, и кедры, и пусть бы снова лезть нам по скалам. Но грохотала радиомузыка, дребезжали стекла в доме-вагоне, зудел человеческий голос, был тошнотворен холодный суп. Директор турбазы искал одеяло, подушку, но не нашел. Мы легли на немытом полу и спали, не спали, метались в тоске. Утром директор турбазы нам выдал — в конверте — письмо в газету об отце. Мы вышли без чаю на волю; в свежем утреннем солнце увидели горы и небо...

Я знал старого Костромина. Мне чудилась мудрость в его трудах, я видел в нем древнюю русскую исступленность в служении высшему благу и бескорыстие. Казалось, что костроминский сад, большая его семья являют гармонию человека и мира. Казалось...

Мы разорвали сыновний донос и кинули клочья бумаги в быстрый речной исток.

Шофер лесовоза пустил нас в кабину. Он ехал и ехал; ни чайная у дороги, ни лужайка в березовом майском лесу не отвлекали ого от дела.

— Чего так гонишь? — сказал Иван. — На доску Почета тебя, думаешь, вывесят?

— Я ребята, когда ехаю, — сказал шофер, — мне мысли разные приходят. А как зажигание выключу — и никого. Пусто. А вы что, туристы будете?

Мы сказали, что из газеты.

— Как и наш брат, вечные странники. — Шофер улыбнулся нам. — Сиднем будешь сидеть, не много чего надумаешь...

Мы радостно согласились:

— Конечно! Точно! Это уж факт!

...Лет двадцать минуло с той мучительлой ночи у керогаза, которая разрешилась счастливым, как избавление, утром. Я бывал в эти годы на водомерном посту в устье Пыги. Хотелось вглядеться в необычайную, странную жизнь водомера Костромина. Понять, объяснить эту жизнь не берусь. Понять судьбу человека едва ли возможно, разве только примерить ее к собственным мыслям и опыту жизни.

Не написать же об этой судьбе, о жизни этого человека, о муке его, о трудах, об усердии без корысти, о правде его, с которой не всякий готов согласиться, о прямоте и путанице его пути — я не мог.

Вот написал. Но сразу, наездами, год за годом. Не дописал до конца. Костромин постарел, но сюжет его повести не исчерпан. Да и начала в ней нет.

Премию получил

Озеро в ранний час туманное, вода маслянистая; туман пуглив; он несется, погибает от невидимого дыхания воды и гор. Горы высятся над туманом голыми серыми кряжами, оттуда по крутизне спускается к озеру, густеет внизу березняк.

Ленька Костромин пришел на берег, кинул в лодку мешок, не брякнуло: мягкая рухлядь. Столкнул лодку, боится стукнуть веслом. И по воде не плещет. Поплыл. Торопится. Украдкой уходит.

Вода чуть ворохнулась от лодочного хода и быстро замыла Ленькин след.

Ленька лобастый и белогривый. Глаза сидят широко, а подбородок острый.

Когда развиднелось, к озеру пришел Костромин Михаил Афанасьевич, Ленькин отец. Лицо у него маленькое, костяное, скуластое. Он высок, сутул, жилист. Вместе с ним пришел младший сынишка Колян, семилеток. Коляну холодно, сонно. Он завернулся в ватник.

— Папка, а лодка то где? — Колян посмотрел на отца. Костромин ничего не ответил, оцепенел. Вдруг вскинулся. Побежал по дорожке к избе. Лицо его нарушилось. Несчастное лицо. Бежит. Веселко в руке. Скрылся в избе и вскоре медленно вышел оттуда. В руках у него теперь мерная рейка.

Спустился к озеру, замерил рейкой уровень воды. Записал в журнале.

На столе у избы ведерко — дождемер. Крутятся флюгера, висят термометры. Костромин — наблюдатель поста гидрометслужбы. Служебное дело, видать, для него первее семейного.

Колян дожидался отца на озере, хлопал длинными рукавами ватника.

— Старую лодку придется спустить, — сказал Костромин сыну. Леонид поплыл наверх, и шкуры волчьи увез, да вот что он логово разорил.

— А мы что, его догонять будем? — спросил Колян. — У него лодка быстрее идет...

— Нам нужно рыбу взять в сетях, чтобы на завтрак семье успела... И к яблоням нужно земли привезти.

Плывут Колян с отцом на плохонькой лодке. Колян только поспевает выносить за борт воду консервной банкой. Старик поддевает шостом сети — одну, другую; в ячеи воткнулись крупные рыбы.

— Папка, — спросил Колян, — а чего он поехал? Он совсем от нас ушел? А лодка как же?

Костромин разговаривает с сыном, будто сам с собою:

— Конечно, ему хочется радости. А мы тут скудно живем. Да вот, волчат он добыл, теперь получит премию. Деньги немалые — ему соблазн. У вас для гулянки возможности нет. Серьезно. Вот нонче яблоньки принесут урожай — это нам как бы радость. А с ними ведь нужно сколько работы поделать. Во мне уже той силы нет, как бывало, а тебе осенью в школу. Нехорошо он сделал, Ленька. Не человечески это. Он поймет. Время нужно, чтобы понять. За радостью гонятся, а горечи хлебнут.

— Папка, — мечтает Колян, — а вдруг Ленька премию получит за волков, а сам мотор купит и к нам на моторе причухает?