Стар и млад

Помню, купил я на Дальнем Востоке бутылку корейской женьшеневой водки «Сам Бяк». В лиловатой, денатуратного цвета водке плавал корешок женьшеня, похожий на голого человечка. Это я помню хорошо, а выпил водки «Сам Бяк» — и не помню, что было потом. То есть помню не очень ясно. Но ничего плохого не было — это факт. Может быть, что-нибудь сотворилось со мной и хорошее, необычное. О! Высокий тонус — завидная доля. Я пишу эти строки в вечернее время на дальнем (по отношению к Дальнему Востоку) западе. Там, на Дальнем Востоке, уже солнце взошло. И я говорю: «С добрым утром, морепродукты: крабы; чилимы, креветки, кальмары, трепанги, морская капуста и рыбы: кета и горбуша, нерка, сима, чавыча и кижуч! С добрым утром, аралия и китайский лимонник! Привет тебе, чертово дерево (элеутерокок)! С добрым утром, женьшень, корень жизни! Да будет ваш день не последним (тигры не дремлют), маралы, изюбры, олешки — цветы тайги! Счастливой охоты, высокого тонуса вам, полосатые звери!

Спасибо, Дальний Восток, за память и за мечту: приехать к тебе — и начать все сначала. И стать молодым».

II

Волчьи деньги

Обиделся на отца

Сколько-то лет тому назад, спецкор молодежной газеты, я возвращался из длинной поездки, или, вернее сказать, похода. В городе, где я в ту пору жил, белели высушенные апрельским солнцем дощатые тротуары. В горах лежал снег. Над трактом держался тяжелый моросный туман. На перевале мело жесткой морозной метелью. В долинах рек березы полнились соком. Стоило дотронуться ножом до ствола — и сок проливался на землю. Кукушечьи голоса были гулки, будто их разносили динамики. На южных склонах над озером, на травке паслись медведи. Я сам их видел, не вру, с палубы лесхозовского катера. На командировочном удостоверения у маня стояли штампы самых дальних горных колхозов. Блокноты исписаны были, строчки стирались уже.

Голову мне напекло горным солнцем. Мне было двадцать пять лет. Где были дороги — я ехал или шагал. А где их не было вовсе, то это, казалось мне, даже и лучше.

Вместе со мною странствовал тогда фотокорреспондент, его звали Иваном. Нам оставалось совсем немного: сначала на катере, озером, а там рукою подать до чайной в райцентре.

Но северное колено озера было забито льдом...

Ну что ж, мы полезли по скалам. Да тут еще дождь. Мы порвали одежду, намокли, истосковались. Тропики не было никакой. Только в сумерках стали на ровную почву. С предчувствием самого высшего счастья — тепла, еды и ночлега под крышей — вошли на подворье турбазы. Спросили директора, нам сказали, директор рыбачит. Мы уселись на лесенке, ведущей к озеру, и стали ждать.

Директор вскоре причалил лодку внизу, поднялся к нам и сунул каждому продолговатую холодную ладонь. Он сказал: Костромин. Директор был ростом велик, прям в плечах, тонконог, в галифе, в офицерской шинели, с небольшой костяной головой на кадыкастой шее, с костяным же скуластым лицом. Привета и радости он не выразил нам, но когда мы сказали, что из газеты, засуетился немного, повел к себе в дом. Сказал, что жена и маленький сын его теперь в Ставрополье, у тестя и тещи, что он один, в доме нет ничего, разве суп разогреть, но керогаз барахлит на бензине.

В доме было не топлено. Костромин шинели не снял. Мы тоже сели к столу в наших промоклых одеждах. Керогаз пыхал, вонял, но не грел большую кастрюлю. Тут же в горнице помещался радиоагрегат для трансляции на турбазе. Директор включил приемник на полную громкость. Читали чью-то речь. Слова в этой речи были такие же, как и в других речах, но диктор говорил с прононсом, грассируя, в дурной манере провинциального актера. Вслед за речью обрушилась музыка с пафосом без причины.

Мы спросили Костромина, для чего же так громко? Он сказал лам, что это привычно и не мешает, всегда так гремит.

— Это удачно, что мы повстречались, — говорил директор турбазы, пытаясь прибавить огня под кастрюлей, но без успеха. — Я как раз решил обратиться в газету. С отцом у меня принципиальный конфликт. Я хотел его отдать на суд общественности. Вот и статью написал, только думаю, куда посылать, в «Комсомольскую правду» или в «Известия».

— Давайте нам, — попросил я директора, чувствуя близость желанного для газеты материала. — Давайте, мы прочитаем быстро и напечатаем. «Известия» далеко, а наша газета имеет достаточный резонанс. Давайте!

Директор засомневался, глядел на меня так, будто прицеливается издалека, с двухсот пятидесяти метров из малокалиберной винтовки.

— «Известия» могут совсем не ответить, — сказал Иван. — Там все корифеи сидят. А мы простые ребята. Набацаем с ходу, а ты получай гонорар.

— Гонорары у вас, наверное, небольшие? — спросил директор турбазы.

— Рублей двадцать получите, — заверил я его.