Стар и млад

Но подымался на пашне только ячмень. Ячменное поле скородили и удобряли. И главное — жали. Ячмень нарождался усатый и наливной. Его молотили, веяли и сушили. Колхозники разживались ячменным добром, но в избы мешки с ячменем не вносили, а оставляли зерно на морозе, в аилах, чтобы спасти от мышей.

Аилы были построены из жердей, островерхи, укутаны кедровым корьем. Сквозь кровлю светило небо, а на земле чернели истлевшие угли от давних костров. В колхозе все люди, которым перевалило за сорок лет, провели свое детство в аилах и накоптелись на костерном дыму. Председатель Семен Орочаков тоже сохранил свое родовое жилье на подворье нового дома. В аиле у председателя стоял и мешок с ячменем.

Орочаков любил пить ячменный толкан. Хозяйка толкла для него ячмень и жарила зерна, и заваривала в большом котелке, и круто солила.

Председатель сдабривал пойло сливочным маслом, пил из большой пиалы. Над пиалой подымался вкусный, горячий пар...

Женщины заваривали жженый ячмень для своих мужчин и пили сами, и всем становилось тепло, прибывало силы, не нужно было другой еды. Все говорили про ячменное пойло: «чай». Слово «толкан» казалось обидным и низким для лучшего в мире напитка.

...Орочаков поднялся пихтовой тайгой к вершине горы, перевалил эту гору высоко над озером и, стоя в стременах, спустился на берег. Копыта залоскотали по укатанным быстрой речкой Пыгой камням.

Тут как раз и стояла отара. Овцы собрались в кучу, семенили ногами, крайние норовили пробиться к середке и малахольно блеяли.

Пастухи были ростом малы, широки в скулах и смуглощеки. Они кидали сучья в костер, стращали овец дикими голосами, смеялись, рассказывали председателю о главных событиях жизни на берегу: о выдре, попавшей в сеть, о трубившем марале, о волчьем следе на снегу. И о Михаиле Афанасьевиче Костромине говорили, конечно. Сколько яблок висело в его саду, сколько денег возьмет он, когда продаст яблоки. И о том, что приезжали его снимать в кино.

Председатель сообщил пастухам, что запущены новые три космонавта и возвратились уже, что в магазин завезли одноствольные ружья целой по двенадцать рублей, резиновые сапоги и ватники, и яблоки из Алма-Аты... Он сказал, что Израиль опять баламутит, а на горе Тоолоке полным-полно рябчиков нынешний год...

Председатель хлебнул ячменного чаю у пастухов, записал себе в книжку, сколько в отаре овец, и поехал в другую отару. Весь день он провел в седле, и, хотя в последние десять лет ему приходилось больше сидеть за столом у себя в правлении или на стульях районных активов и семинаров, он не спешил расставаться с седлом. Старое тело его припомнило юность, охоту и скачку — лучшее дело жизни.

Председатель спрыгивал с лошади как молодой, приседал на корточки у пастушьих костров, согревал себе горло и грудь ячменным наваром. Он смеялся, курил и снова скакал на своей кобылке по овечьим следам на снегу.

Овцы были все целы, отъелись, убереглись от медвежьих зубов. Отары сготовлены были в путь. Пастухи увязали палатки...

С легким, веселым сердцем председатель под вечер приехал на пост гидрометслужбы, к дому наблюдателя поста Костромина. Разнуздав, привязал свою лошадь и, громко стуча сапогами, вошел к старику. Громко приветствовал:

— Здравствуйте! Михаил Афанасьевич, ночевать у вас будем. Шибко много снегу нонче в октябре. Раньше я мог, как медведь в берлоге, спать на снегу. Кровь больно плохо греть начинает. На печке, однако, уй, хорошо!

— Ночуйте, Семен Иванович, — откликнулся Костромин. — Младшие дети наши все в школах. Только две дочки с нами живут. Места хватит.

— Сколько их у тебя, Михаил Афанасьевич? Однако, шешнадцать набралось?

— Шестнадцать, — сказал Костромин обычным своим ровным, негромким голосом и кротко улыбнулся. — В зиму-то мы вчетвером будем жить, а летом все собираются вместе.

— Вот тогда весело бывает, а?..

Жена Костромина Федора стояла около печки. Еда для семьи и скота варилась в чугунах. Она оборачивалась к мужчинам, но не вникала в их разговор, а только радовалась почтенному гостю, и радость эта была у нее на лице...

— ...Приемник-то есть у нас, — говорил Михаил Афанасьевич, — да вот подарило мне управление к тридцатилетию моей работы на посту... Питание кончилось. Сын обещал привезти батареи. А так бы можно послушать известия...

— У нас движок свой, — хвастался председатель. — Дизель. Нам хоть сутки радио слушай. Хорошо слышно! Космонавтов, однако, теперь чуть не взвод целый будет. Командиром кого поставят?.. — Глаза у Орочакова были узки и скрыты натекшими веками, но тем острее они взблескивали на свету. Лицо оставалось неподвижным в разговоре, было оно желтокожее, с длинными продольными морщинами, с раз навсегда приподнятыми бровями.

Угадать председательский нрав или думу нельзя было по его лицу...

— Странно это слушать бывает, — сказал Костромин, — да вот что Израиль не могут призвать к порядку. Правда...

— Мировой империализм помощь дает, — сказал Орочаков.