Старая дорога

Делина костровидная растет на болотах и возле них. Облепляет трухлявое дерево, как магульдинцы облепили забытую славу истинного красного легиона. Ночью бутоны краснушки светятся. Если она стоит одна, в этом нет особой беды. Вот как сейчас – одиночный цветок. По-своему красивый. Но здесь и не болото. Серая, осклизлая земля в преддверии трясин, но не более того. На болотах краснушка собирается в крупные соцветия. По десять, двадцать, иногда тридцать цветков в одном месте. И ночью такое соцветие нестерпимо похоже на костер. Отчаявшийся путник верит в свое спасение, идет к нему, ожидая услышать потрескивание поленьев, услышать сочный аромат поджаренного мяса. Но вместо этого находит холодную чавкающую смерть. А хуже всего то, что начинаешь сомневаться даже в настоящем костре. Видишь его и не знаешь, идешь ли к лагерю, от которого отбился, или устремляешься к сплавине, готовой поглотить тебя без остатка. А крикнуть не решишься. Ночью в лесах не кричат. Уж тем более в таких, как Лаэрнорский лес. Впрочем, до темноты у нас еще оставался один час. Не больше.

Я неотрывно смотрел на краснушку. Затем перевел взгляд на взбугренную землю. «Силища… Легким движением взрыть почву до самой глины!» Краснушке повезло. Но ненадолго. Очередь дойдет и до нее. Громбакх так просто ее не оставит.

Поломанные ветви. Оборванные растения. Перевернутые камни, с которых суетливо сбегали гниловёртки. И черные ленточки поносниц. Так их назвал охотник. Сказал, если такая заберется к тебе в одежду, непременно полезет туда, где у тебя смраднее всего.

– И куда же это? – тогда усмехнулась Эрза.

– Ну, у кого как. А вообще, где напержено, туда и лезет.

– Очень интересно, – сухо отозвалась Миалинта.

– Прихватит так, что на месте подпрыгнешь. Проскользнет, значит…

– Давай не сейчас! – Миалинте явно не нравилась эта тема.

– А что, подруга, – веселилась Эрза, – он правду говорит. Тут надо быть внимательнее.

– Так вот, проскользнет, значит, куда надо. И там засядет. А тебя, если не лечить, еще неделю будет поносить – так, что все внутренности задом повылазят.

Поносница. Или гузница. Я уже видел пять штук. Ну, ко мне они сейчас не лезли. Тут у них лежал обед повкуснее. Уже очередь выстроилась. Уже началась свара. «В Добрую Гунду. А я еще полежу. Главное, не двигаться. Не издавать звуки. Она рядом. Я слышу ее мягкую поступь. Слышу, как у нее журчит в желудке. Или мне это все кажется…»

В пяти шагах от меня лежал Густ. Непривычно было видеть его без зубача. И без головы. Тело нетронутое. Цаниоба грязная, но не порвалась. Хоть и потеряла значение. В рукавах и брючинах Густа все активно шевелилось. Быстро. Минут десять прошло, не больше. А они уже до отказа заполнили его тело.

Больше всего движения было в груди. Самая толчея. Самый пир. Грудь лишь отчасти прикрывала борода – то, что от нее осталось. Выше плеч сохранились рваные лоскуты шеи и клочки волос. Теперь при всем желании никто не смог бы снять с Густа тахом – родовую сигву, ее просто не было. Из почерневшей каши коротким пряслом торчал кончик хребта. По нему, как по торной тропе, ползли черные, синие, красные спинки. В крапинку, в полоску. Длинные, плоские, больше похожие на бусины и с длинными, длиннее тела, усами. Мясоеды, стригачи, ульницы, синеножки, кожницы, больпты, оскальные черви… Кто-то спешил на праздничный обед, кто-то торопился отложить яйца или свернуться в кокон. От разодранной шеи Густа растеклась лужа густой, уже не впитывавшейся в землю крови. Там тоже был пир. В основном черви и слизняки. Но были и другие, с роговыми и хитиновыми панцирями. С серебристыми чешуйками и похожими на жгутики ножками.

– Ты прав, хангол. Он мне нравился.

– Тише.

– Она знает, где я. Можно не прятаться.

– Лучше помолчи.

– Нет. Лучше говорить. А то подумает, что я умираю.

– Я подойду?

– А вот этого не надо. Пока сиди.

Я сдавил в руках бочонок турцанской мази. Ни лошадей, ни минутанов у нас больше не было. Мазь требовалась охотнику. Он полусидел, облокотившись о дерево, напротив меня, шагах в десяти за телом Густа. То и дело подсовывал под защитную сетку ладонь, сплевывал на нее пену клюта. Замазывал им рваную рану на плече. Чуть выше локтя. Повезло. Могло быть хуже. Но рана сочилась. Рядом уже вилась трупная мошка. Она быстро распознавала кровь. И ее тут было много.

– Хороший малый, – продолжал охотник. – Веселый. Мы бы сошлись. Только глуповатый. С мозгами такую бороду не отпускают… Сам виноват. Я же говорил, последняя – самая слабая, но самая верная. Если б не петушился, сидел бы сейчас с нами, ворчал бы в свою вонючую мочалку и был бы счастлив. А так – мертв.

– Почему она его не забрала?

– Считает, что он мой. Я же говорю, самая слабая. И самая верная. Думает, мне надо подкрепиться.

– Заботливая.

– А то.

Я старался не смотреть на тело Густа, но взгляд сам невольно притягивался к нему.

– Сколько осталось? – спросил я.

– Час. Не больше.

– Не успеем.

– Не успеем, – согласился охотник. – Я ведь сразу сказал.

– У нас было четыре часа.

– Да хоть четыре дня.

– Значит, Тен ошибся?