Старая дорога

Снова звякнула щеколда. Все втроем кинулись к боковому окну. Во двор усталой походкой вошел невысокий полный мужчина в мятой рваной рубахе навыпуск. Он не прошел к крыльцу, а выдвинул засов и растворил ворота. Когда он обернулся лицом к окнам, Глафира вскрикнула:

— Это же Резеп!

Его трудно было узнать: лицо бумажно-белое, глаза впалые.

Тем временем Резеп ввел во двор ляпаевскую повозку и промыслового меринка в поводу. И все втроем — и отец Леонтий, и Пелагея, и Глафира — враз увидели в повозке Мамонта Андреича — откинувшегося на спинку повозки, с рассеченным виском, с лицом, залитым кровью.

А в дальнем конце двора испуганно вскрикнул и запричитал работник Кисим:

— Уй-бай, казаин помрил! Уй-бай!..

3

«В дополнение к телеграмме доношу Вашему высокоблагородию, что мятежная толпа ватажных рабочих и ловецкого населения, не ограничиваясь прекращением работы и требованиями повышения оплаты за поденную работу и цен на изловленную рыбу, учинила погром Синеморского промысла. Бунтовщики поломали лари в лабазах, подожгли казарму, жестоко избили плотового.

Согласно донесению волостного старшины зачинщиками волнений и недовольств явились лекарь промысла Андрей Крепкожилин, из местных, и путинный рабочий Иван Завьялов. Они же и их сообщники подозреваются в убийстве владельца промысла господина Ляпаева, найденного мертвым в своей повозке по дороге из Шубино в Синее Морцо.

Для дознания и восстановления должного порядка незамедлительно выезжаю в Синее Морцо с нарядом полиции».

Отправив эту телеграмму начальнику губернского жандармского управления, временно исполняющий дела уездного исправника ротмистр Чебыкин крикнул в распахнутое окно:

— Игнашка, унтера ко мне.

— Слушаюсь, вашгородие, — еле слышно отозвался со двора вестовой.

— Да живо, братец, живо! — Чебыкин, поглаживая остренькие усики на маленьком худом лице, начал собирать со стола бумаги.

— Когда, значит, умылся я у мостика да передохнул, услышал, вроде-ка колеса стучат. Глянул на дорогу — Савраска хозяйская и повозка, стало быть, его. Возрадовался поначалу. Как же — на промысле такое вытворяют, а его нет. А опосля-то, как ближе повозка подошла, вижу: Мамонт Андреич весь в крови. Я, понятно, и погнал в село. Тако вот дело, господин исправник. — Рассказывая, Резеп стирал ладонью пот, обильно выступавший на лбу. Он не отводил глаз с лица Чебыкина, охотно отвечал на вопросы, всем видом показывая, что он безмерно опечален случившимся и готов услужить начальству, лишь бы отыскать убивца.

— У мостика, говорите, были?

— У мостика, — эхом отозвался Резеп.

— А конь, что же, сам остановился?

— Так точно, узнал, стало быть.

— Ну, а дальше?

— Я же говорил, ваше благородие: погнал домой.

— В повозку садились?

— Никак нет. На меринке верхом, а Савраску в поводу вел.

— В повозку не садились, а рубаха в крови. Как же так?

— Не извольте думать плохое, ваше благородие.

— Я должен думать всякое. Так откуда же кровь?

— Обижаете, господин исправник. Я же, когда Мамонта Андреича, царство ему небесное, брали с повозки и в дом вносили, поднимал его…

— М-да, возможно, возможно, — Чебыкин, как обычно в минуты волнения, погладил тощие усики. — Вы, любезный, понимаете, э… я при исполнении, и так сказать, обязан выяснять, вникать…

— Как не понять, ваше благородие. Однако оскорбительно… Мамонт Андреич, покойный, такое бы не дозволил. — Резеп кинул взгляд на Глафиру, которая в продолжение всего разговора сидела в сторонке на софе и, кутаясь в кашемировый платок, не произнесла ни одного слова.

Ротмистр устроился за рабочим столом Ляпаева, а Резеп сидел напротив, через стол.

В соседней комнате слышен был приглушенный говор и звон посуды: кто-то успокаивал Пелагею, кто-то убирал со стола после поминок.

Ротмистр Чебыкин, недовольный тем, что не удалось основательно подкрепиться, потому как прервал поминки, попросил Резепа пройти в кабинет покойного и начал дознание. Глафира вошла следом. Чебыкин ничего не имел против, ему даже было приятно присутствие молодой, недурно сложенной женщины, ко всему — единственной наследницы так неожиданно усопшего богача.

— Ну так все, кажется, — Чебыкин повел взглядом на Глафиру и был приятно удивлен тем, что она ответила ему легким кивком, и сказал Резепу: — Не смею более вас задерживать. А впрочем, еще, если позволите, вопросик.