Старая дорога

— Со всем нашим удовольствием.

— Вы сказали, что встретили э… повозку у мостика и погнали домой. А судя по всему, вы э… проехали на коне несколько дальше. Дорога в низине, подмочка вышла, и следы остались…

Резеп почувствовал, как ворот косоворотки сдавил горло и холодная испарина покрыла лоб.

— Оно конечно, ваше благородие. Это уже опосля. Когда я… Это самое, узнал Мамонта Андреича, вскочил на коня и верхи малость проехал, глянул, нет ли там кого, ну… злодея этого.

Глафира насторожилась: неужели? Резеп все эти дни неотлучно был в доме, с утра до ночи весь в похоронных хлопотах. И ничего особенного она не заметила. Да и не помышляла о том. А вот теперь, когда исправник попытал Резепа каверзными вопросами, Глафира встревожилась и, отводя угрозу, сказала:

— Да что вы, батюшка. Разве может Резеп на покойника врать. Это — что на бога клепать.

— Истинно, Глафира Андреевна. Однако служба-с… Обязан. Не смею задерживать, — исправник кивнул Резепу.

— Все служба да служба. — Глафира капризно сложила губы в трубочку. — Разве можно. Я приказала стол накрыть. Помянем дядюшку как следует по-христиански, поосновательней. Пойду-ка гляну, все ли разошлись.

— С превеликим удовольствием, Глафира Андреевна, — охотно отозвался Чебыкин и впился глазами в гибкую фигурку хозяйки.

Резеп посмотрел на Глафиру, ожидая, что и его оставят, но она, даже не удостоив его взглядом, улыбнулась исправнику и вышла из кабинета.

А в голове Чебыкина, уже забывшего про плотового, возникали одна картина игривее и вольнее другой.

И подозрения исчезли. А беспокоили они Чебыкин а с того самого момента, как он объявился в Синем Морце. По дороге сюда волостной старшина указал ему место, где убили Ляпаева, и он же, как величайшую тайну, сообщил об окровавленной рубахе Резепа, которую сегодня приметил в повозке, куда ее бросили после того, как в тот злополучный день плотовой перенес Ляпаева в горницу и переоделся в чистое.

Резеп при даче показаний обильно потел, выказывая тем самым сильное волнение. Однако его объяснению можно было поверить. Тем более что поручалась сама хозяйка — молодая, любезная, с недвусмысленными взглядами и обворожительной улыбкой.

Теперь Чебыкин был готов согласиться с изначальной версией волостного старшины и подозревать Андреевых сообщников.

4

Не было никакой надобности объяснять Глафире, кто она и что она теперь. Еще при дядюшке, с которым она познакомилась и породнилась при столь необыкновеннейших обстоятельствах, дерзкие мысли о наследовании всего движимого и недвижимого ляпаевского богатства не раз западали в ее голову. Резеп тут был чуть ли не первым, кто заронил и укрепил надежду на такую возможность. И когда Глафира увидела в повозке обезображенное лицо Мамонта Андреевича, она с превеликим трудом сдержала чувство радости.

По-человечески она переживала его смерть. Но было в ее чувствах больше страха, нежели огорчения или скорби. И все эти дни, пока прибирали покойного, отпевали в сельской церквушке, хоронили и поминали, Глафира непрестанно думала о тех, кто по совершенно непонятным причинам лишил жизни одинокого богача. И где? На пути к Синему Морцу — на спокойной, не опасливой, не убоистой дороге! Деньги, около сотни рублей, были при нем. Нетронутым лежал в повозке узел с покупками для Пелагеи. Та, как увидела этот узел, заляпанный кровью, лишилась чувств и до нынешнего дня не поднималась с постели.

Глафира терялась в догадках. Она начисто отвергала для себя слухи о причастности к преступлению Андрея и его товарищей. Андрей-то уж наверняка ни при чем, да и Илья тоже, и этот пришлый рослый мужик, Завьялов, кажется. Они были в тот день на промысле…

Первый, кого заподозрила Глафира, был Резеп: и его состояние при беседе с исправником и его прежние упреки, намеки…

Но она не позволила Чебыкину поверить в эту догадку, увела его от ненужных мыслей, потому как ей самой не было никакой выгоды в подтверждении такого толкования происшедшего несчастья. Пойдут расспросы, и, кто знает, как Резеп поведет себя, — не приведи господи, если раскиснет и начнет болтать про их отношения, прежние разговоры о наследовании. Тут и до беды — один шаг.

Вот почему Глафира улыбалась ротмистру Чебыкину, строила глазки, велела богато накрыть стол, обильно потчевала его всем, чем может потчевать богатая, одинокая и независимая, да еще и неравнодушная к мужскому сословию, женщина, и оставалась с ним до утра.

Она в ту ночь уступала дважды: Чебыкину и бунтовщикам, потому как была не привычна сопротивляться соблазну и силе. Соблазн на этот раз явился в образе милого сладострастника ротмистра Чебыкина, а сила — в неясном, размытом, но зловещем облике бунтовщиков.

Счастливая и умиротворенная, она придвинулась вплотную к ослабевшему Чебыкину и шептала в ухо:

— Ты такой приятный… милый…

Но расчетливость не покидала ее даже в эти минуты:

— Очень прошу, не уезжай, поживи, ну хотя бы с недельку. Уладь с мужиками. Я не умею, а этого… Резепа они не любят. Скажи им, я готова уступить, прибавить цену… Поговори, ты лучше сможешь.