Старая крепость. Книга 3

К большому нашему счастью, в жизни таких тритузных оказалось значительно меньше, чем положительных героев.

Когда мы встречаемся с директором четвертого железобетонного завода Москвы Павлом Маремухой и он рассказывает о том, как внедрял железобетон в Бирме, и о том, как улучшал качество цемента на заводах Румынии, я знаю — этот теперь уже седой человек, в какой-то степени послуживший прообразом толстячка Маремухи, нашел свою главную цель в жизни.

Мне радостно было узнать, что Головацкий — бывший секретарь нашего ОЗК — строил большие заводы в Душанбе.

Очередная почта приносит заказную бандероль из Киева. Раскрыв ее, вижу книгу профессора Дмитрия Ивановича Панченко — «Лечение больных гипертонической болезнью в биотроне».

Книга прислана мне, как это следует из дарственной надписи, «на добрую память о нашей незабываемой юности, определившей наше настоящее и будущее». Это очень точные, искренние слова!

Они напоминают мне тот день, когда получал я из рук высокого паренька в синей рубашке, заворгинста нашего окружкома комсомола Панченко драгоценную книжечку с силуэтом В. И. Ленина на желтом переплете. Помню слова доброго напутствия, которые сказал мне тогда, вручая комсомольский билет, своим глуховатым баском Дмитрий Панченко.

Потом комсомол послал его на учебу, он слушал лекции академика Павлова в Военно-медицинской академии Ленинграда и запомнил его слова, обращенные к молодежи: «Последовательность, последовательность и еще раз последовательность!» Должно быть, и это жизненное напутствие, услышанное из уст великого ученого, помноженное на преданность Родине, помогло бывшему комсомольцу, тому самому, который, смущаясь, входил в класс нашей преобразованной из бывшей гимназии трудшколы, и самому со временем стать ученым.

Одним из самых популярных поэтов и песенников Советской Украины стал за эти годы бывший рабфаковец Терень Масенко, написавший специально для нас, каменец-подольских фабзайцев, приведенную в этой книге песенку, что начинается словами:

Мы верим в нашу индустрию,
В наш вдохновенный труд…

Мне особенно приятно упоминать об этом в послесловии потому, что именно Терень Масенко, работавший в редакции газеты «Червоный кордон», напечатал в ней мой первый очерк — отклик на смерть Владимира Ильича Ленина.

Наша соученица по первой трудовой школе Елена Ивановна Юхимович, которую в те годы мы звали запросто Леной, стала сейчас одним из самых уважаемых педагогов старинного города.

В какой-то степени она послужила прообразом Гали Кушнир.

Друг моего детства, бывший курсант Каменец-Подольской совпартшколы Петро Довгалюк, многие черты характера которого отразились в образах Никиты Коломейца и Марущака, живет сейчас в Киеве.

Петро Довгалюк стал научным сотрудником Института украинской литературы Академии наук УССР. Опубликованы многие его работы. Они посвящены разоблачению деятельности Ватикана, пропагандируют творчество писателей-атеистов Ярослава Галана и Степана Тудора.

Тем более радостно вспоминать теперь, как в те далекие годы вместе с Петром Довгалюком учились мы любить книги, самостоятельно работать с ними, как не раз, забравшись на печку в совпартшкольском флигеле, часами читали Джека Лондона и других любимых писателей.

«Ну, а Котька Григоренко, верный слуга петлюровцев, — был ли такой на самом деле? — может возникнуть у читателей вопрос. — Не слишком ли сгустил краски автор, изображая его отпетым врагом советского строя и личным недругом многих героев трилогии?»

Да, был! И писал я Котьку Григоренко с определенного человека — нашего сверстника. Я помнил его злобное отношение ко всему новому, что принесла в школу Советская власть, знал, как он вел себя в дни, когда в городе бушевала петлюровщина. Но, зная и помня все это, я вывел его под другой фамилией. Мне казалось, что прототип Котьки Григоренко под влиянием событий мог оказаться среди той группы наших сверстников, которые с большим запозданием, уже в тридцатые годы, «признали» Советскую власть. Одни сделали это из карьеристских побуждений, чтобы получше устроиться в жизни, другие — осознав ошибки юности и понимая, что нельзя замахиваться палкой на солнце, что нельзя одиночкам идти против воли миллионов.

Короче говоря, мне хотелось пощадить действительного Котьку Григоренко в том случае, если бы он остался по нашу сторону баррикад.

Как показала жизнь, для такого моего «гуманизма» не было оснований. Подлинный Котька Григоренко бежал за границу и прижился в старинном польском городке Перемышль. Он женился там, бойко торговал и тайно сотрудничал с полицией, выдавая ей революционно настроенных жителей древнего городка. Он выслуживался, как мог, перед своими новыми хозяевами, а те, в свою очередь, использовали как хотели таких изменников Родины. Уже после разгрома гитлеровской Германии мне удалось добыть карточку прототипа Котьки Григоренко: он снят в брачной паре, рядом с ним миловидная невеста в подвенечной фате, должно быть и не подозревавшая, какому грязному человеку отдает она свою душу и сердце.