Старая немецкая сказка, или Игра в войну (сборник)

– А вы тут при чем? У него свои родители есть! – разозлилась она. Видно, надеялась сорвать с моих побольше.

Но тут и все поддержали:

– Отдай кемель!.. Заплачено же… Ишь красномордая!

Она только головой вертела, не зная, на кого огрызаться.

– На! – не выдержала и швырнула мою кепку на землю.

Мильтон молча посмотрел на нее, поднял, отряхнул о колено, подошел ко мне и надел.

– С-спасибо…

Он не уходит. И я стою. Огляделся я по сторонам: Степанчикова вроде нет нигде. Но все-таки…

– Вам в какую сторону?

– Мне туда, – показал он.

– И мне!

– Давай. – Странно глянул на меня.

И мы пошли.

У разрушенного музыкального театра я обернулся. Так и есть. Компашка Степанчикова, среди них и тот, что пирожками «угощал», следовала чуть поодаль.

Мильтон, верно, что-то понял.

– Давай я тебя до дома провожу, – по-свойски предложил.

Я подумал: нет ли подвоха? Проводит – и к родителям. Так, мол, и так. И мне кранты.

– Ну, как хочешь.

– Хочу, – схватил я его за рукав.

Он даже не усмехнулся. Это совсем расположило меня к нему. Мы шли и болтали.

– Учишься как?

Все взрослые про одно и то же.

– Хорошо.

– А отец кто?

– Военный. Капитан! – похвастался я.

– С двумя лычками?

– Не, правда, капитан.

– Братья есть?

– Если бы…

– Плохо. Тебе бы брата – старшего, а?

Я промолчал.

– А у меня трое братьев. И все – старшие.

– Во! И все в милиции?

– Да нет. Шоферят.

– Все-все?

– Все, кроме меня… Слышь, а ты сколько классов кончил?

– Уже пять, – похвастался я.

– А я всего пять… – просопел он.

– Ну ладно, обманываете.

– Зачем?.. Не успел, – просто ответил он. – У меня самого сын скоро в первый пойдет.

Я позавидовал его сыну.

– Чего вы в милицию пошли? – не сразу спросил я.

– А кто б тебе тогда твой фургон возвернул? – не обиделся он.

– Да это я так…

Я шел и мечтал. Эх, если б он обернулся, показал компашке кулак и крикнул: «Кто его тронет, будет иметь дело со мной!»

Но он не догадался, а я не попросил. У самого дома мы расстались. Он повернул назад, и компашка враз исчезла.

Больше мне такой милиционер ни разу в жизни не попадался.

В тот день отец был свободный, он затеял генеральную уборку в сарае и взял меня в подручные. Он решил освободить место для будущих клеток с кроликами. Я, мол, буду им повсюду травку рвать, а он, так и быть, забивать их по мере роста. Разделение труда.

– Ты ведь любишь кроликов? – говорил он.

– Только живых, – отвечал я.

– Э, врешь, сынок.

– Не вру. – И объявил забастовку: – Не буду ничего делать. Я их, значит, буду растить, а ты – убивать?

– Жить-то надо, – сердито сказал он.

– Нам что, не хватает? Или мы голодаем?

– Уж, во всяком случае, не по твоей милости, – обиделся он.

– Если б у нас разрешался детский труд… – гордо начал я.

– Знаю, знаю, – отмахнулся он, – ты б работал академиком! Давно хотел я с тобой поговорить откровенно. Как мужчина с мужчиной.

– Тогда скажи честно, – перехватил я вожжи, – ты что, так уж боишься своего Степанчикова?

Запрещенный прием, и я это знал.

– По-моему, ты боишься Степанчикова, – постарался свести он на шутку, – только не моего, а своего.

– Могу честно ответить… Честно – боюсь. А теперь ты ответишь?

– Понимаешь… – И он умолк.

– Значит… Значит, мы с тобой квиты. Но у меня-то хоть уважительная причина.

– Интересно какая.

– Я твой сын…

Не вышло у нас мужского разговора. Мужчин – не было.