Старая немецкая сказка, или Игра в войну (сборник)

Анатолий умолк. Хоть мы и лежали в комнатке рыббазы одетыми, все равно было холодно. Весна – не топили. Я вспомнил про телогрейку в изголовье, привстал, надел ее и снова лег, окукливаясь солдатским одеялом. Черт с ней, низкой подушкой!

Молчание затянулось. Я неловко спросил:

– Это все?

– Почти, – буркнул он.

– А при чем тут утопленник? – И вдруг: – Погоди, ты же сегодня уплыл после зорьки… Ты что, потом видел этого шатурского жмурика? – Я даже приподнялся и сел. – Неужели тот самый Степанчиков?!

– Хорош тебе, – изумился Анатолий. – Прямо детектив какой-то. А Степанчиков, – продолжил он… – Степанчиков утонул месяцев через восемь – в феврале.

Город у нас на холмах стоит, зимой польют водой длиннющий раскат, плюхнешься на санки – и вниз, лишь ветер в ушах! Или на лыжах. Раздолье!

И вот двое мальцов на санках угодили прямо в запорошенную полынью. Их-то Степанчиков спас, а сам…

Он же, голову на отрез даю – уверен, полез только из-за того, чтоб снова возвыситься. Ах, раз его спасли – и кто! – так нате вам, двоих вытащу – подавитесь! Не упустил случая.

Но результат-то, результат! А почему? Если бы я не спас его, он бы уже ни-ко-го ни-ко-гда не спас. Добро даже через зло к добру тянется, что ли. А я еще укорял моих жучат… У каждого свой путь, не разберешь. От одной бабки я слышал: «Февраль – дорожки кривые». И впрямь такие по сугробам зигзаги, прямиком не пройти…

Утром Анатолий уводил от меня взгляд. И, торопливо работая веслами, уплыл на озере подальше.

Видал я его потом мельком несколько раз: то на Истринском, то на Большой Волге. Лещ у него шел – крупный.

Это его жалостное «Жук-Жучок, и ты, черный Жук…» преследует меня до сих пор.

1988 г.

Глаза

Учились тогда Витька и Юрка в разных пятых классах в мужской средней школе № 10 у реки. Рядом была Чижовка – самый уголовный район в городе В. Даже ветхие бабуси знали, что ребята там – одна шпана. В школе и познакомился Витька с Юркой. Витькина семья переехала в В. из маленького районного городка. После войны там не нашлось работы для матери, она была библиотекарем. А здесь, в областном, пусть даже сильно разрушенном городе повсюду висели объявления: «Требуются… Требуются…» И хотя библиотекари, судя по ним, не особо требовались, она вскоре устроилась в библиотеку Дома учителя.

Они втроем – мать, бабушка и Витька – вначале жили в бараке у родственников, а затем смогли снять полуподвальную комнатушку в старом доме возле элеватора. Собственно, элеватором его называли по привычке. Это была огромная гора железобетонных развалин, с редкими зияющими дырами в голой ржавой арматуре. У горы был такой слежавшийся, как после усушки и утряски, плотный вид, словно ее после бомбежки еще несколько раз хорошенько встряхнули да так и оставили. На ней кое-где уже лопушки росли.

Сразу за развалинами по широкой пыльной улице ходили красные деревянные трамваи – даже и до трех вагонов в связке, – такие необыкновенно яркие и красивые среди серого послевоенного города. Из-за трамваев Витька и согласился переехать в этот город. Жалко было, конечно, расставаться и с приятелями, и главное, с чудесной прозрачной речкой Битюг, щедро украшенной желтыми и белыми кувшинками. Почему тогда ему так нравились трамваи – никогда их раньше воочию не видел, – до сих пор не знает. Да и теперь он подчас не может смотреть на них без того детского волнения. Нахлынет вдруг что-то прежнее, странно-приятное и пропадет.

Его новый друг Юрка тоже жил в полуподвале с мамой, но не с одной бабушкой, а с двумя. И у Витьки, и у Юрки отцы несколько лет назад ушли на фронт и там и остались. Неизвестно где похоронены. Так что они с Юркой дружили не домами, а подвалами. Дети подземелья, как говорится.