Читаем Старец Паисий Святогорец: Свидетельства паломников полностью

Много лет назад мы познакомились с приснопамятным отцом Паисием. Познали полноту любви, которую он имел в своем сердце. По отношению к Богу и к человеку. Любви, которая «яко смерть крепка». Поистине. Ибо старец Паисий любил Бога и ежедневно умирал за Него, как говорил апостол. Он любил своего ближнего и был готов за него умереть. Он любил Бога, как любили Его святые, друзья Его, всею душею… всею крепостию… и всем разумением… (Лк 10,27). Он любил людей, как их любит Бог. Целиком, всеобъемлюще, лично, нелицемерно и нелицеприятно. Он не различал, кто был перед ним, он в каждом человеке видел образ Божий. Беспристрастно. А не пристрастно, как бывает с нами, пристрастными по причине душепагубных страстей гордости, испорченного и поврежденного разума, вожделеющего и страстного начал нашей души. Трисоставность его души была ясной. В нем присутствовала чистая любовь. В полноте ее. Любовь ко всему творению, и к неразумному и неодушевленному. И к животным и пресмыкающимся. И даже к невидимым и лукавым, бесовским существам. Сверхъестественное состояние. Уверенное шествие по трем ступеням духовного восхождения: очищение от страстей — и просвещение ума; просвещение ума — и обожение ума и всего существа.

Старец Паисий Святогорец сумел достичь того, ради чего созданы все люди. От «образа» перейти к «подобию». Достичь обожения по благодати. Он добился этого твердым и вольным подвигом. Современный подвижник, духовный воин нашего времени, полный радости, решительности и энтузиазма.

С этим связано и его очищение, и его просвещение, и его обожение. Конечно, не без его собственных титанических и колоссальных усилий. С помощью благодати и с помощью Божией он трудился и боролся против плоти, против бесов, против ветхого человека и вышел победителем. И жизнь, и смерть, и болезнь, и скорби — на все это он всегда смотрел со смелостью, радостным и боевым взглядом.

Пусть всем нам, кто его знал и кто не знал, ближним и дальним, сопутствует его утешительная молитва и горячее предстательство пред Господом Богом о нашем очищении, просвещении и спасении. Аминь.

СВИДЕТЕЛЬСТВА ПРОФЕССОРОВ И ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ

† ФундулисМ. Иоаннис, профессор богословия Салоникского университета имени Аристотеля

Я познакомился с отцом Паисием много лет назад, когда был намного моложе и, по слову Господа, препоясывался сам и ходил, куда хотел (Ин 21,18). Тогда я открыл мир Святой Горы, ее отцов, ее паломников, ее монастыри и келлии, ее скалы и деревья, ее цветы и тропинки, источники и озера. Захватывающее открытие!

В тот раз я гостил у одного своего земляка из Эолии, нового Авраама по виду, по гостеприимству, по сладости речи, по вере и простоте поведения. У приснопамятного настоятеля скита Даниилеев, носящего имя Геронтий. Оттуда рано утром я поднимался по крутому подъему, ведущему к месту Керасья, с целью дойти до Кавсокаливии.

Я был, наверное, где-то на полпути крутой тропинки, когда слева от себя, в саду какой-то каливы, увидел смиренного и одетого почти в лохмотья монаха средних лет, который сидел перед дверью на крыльце с одной или двумя кошками. Это была последняя келлия на Катунаках, Ипатьевская. Он заметил меня, я поприветствовал его по–монашески, он поприветствовал меня в ответ и пригласил зайти в сад передохнуть.

Я зашел, и мы сели рядом на крыльце. Не могу воспроизвести дословно хода нашей беседы. С тех пор прошло много лет, а я человек беспамятный. Помню лишь две–три главные вещи. Что-то о суетности мира, о естественности смерти (тогда я был слишком молод для предсмертных и посмертных богословских размышлений), а также об общении живых и мертвых. Поводом к теме послужил выставленный ряд черепов над дверью келлии, мрачная для меня картина, для него же естественнейшая и духовнейшая.

Меня поразила скромность келлии, бедность и абсолютная непритязательность; когда мы зашли внутрь, старец поспешил мне что-то приготовить, чтобы я отдохнул после проделанного мною пути.

Не помню, по какой причине, то ли из-за моей ложной похвальбы, то ли по его тонкому проникновению в мое самодовольное сознание, он говорил как бы с укором о тех, кто считает, что они делают что-то особенное, когда по–туристски обегают Святую Гору. В Кавсокаливии, от благочестивых братьев Иосафеев и Антония, от настоятеля Иоанна я узнал о монахе Ипатьевской келлии. То был старец Паисий.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное