Старфайндер

Она одета в обтягивающие тончайшие кружева, сквозь которые ее соски просвечивают как две розы. С величием богини она стремительно плывет по комнате, посрамляя окружающее. Она дезактивирует свое единственное одеяние, и оно соскальзывает на пол. Она, как сервированный стол, простерта перед ним, а он — путник из дальней земли, страстно стремящийся вновь отведать кушаний, которые с жадностью поглощал лишь прошлой ночью.

Она гасит свет и обнимает его; звезды спокойно взирают с высоты на их любовные утехи. И так же спокойно, когда ее любовник уже обессилен, она берет одну из ампул, что принесла в своей сумочке, и делает ему инъекцию, вливая кровь Старфайндера их приапическое содержимое... Она взбирается на него — ненасытная богиня—зверь, ангел, низринутый с небес. Вот день Старфайндера; вот женская половина общества.

Пресыщенный и все же странно опустошенный, Старфайндер забывается беспокойным сном. Ему снится то, что с недавних пор он видит все чаще. Как будто он в чем—то вроде колодца. Стены и дно здесь из холодного камня, свет проникает только в узкую щель прямо над его головой. Эта щель — следствие неправильного соединения двери—люка с каменным перекрытием. Как и во всех предыдущих снах, он колотит кулаками по двери, пытаясь сломать замок, удерживающий ее на месте, но, как и дверь в комнату, где обитала Смерть, она не поддается. Однако она не похожа на ту прежнюю дверь. Она совершенно другая, из тяжелых бревен, удерживаемых прочными поперечинами. А на Старфайндере не летний костюм и шляпа—радио, а тяжелая ряса с капюшоном, от которой несет застарелым потом и высохшей мочой. Нет, это совершенно другой сон, совсем другая подсознательная фантазия. В комнате наверху тюремщик, с которым ему нужно справиться, чтобы освободиться. Но прежде он должен вырваться из подземной темницы, и он колотит и колотит по бесчувственной двери, под тяжелой рясой пот, выделяясь из пор, струится по рукам и ногам. А свет из щели бьет по сетчатке, рассыпаясь на бесконечно малые частицы, которые вонзаются в мозг так больно, что сводят его с ума. Боль такая глубокая, что он открывает глаза, чтобы отбросить эти частицы прочь, однако по— прежнему видит их — они рассеяны над ним, но теперь не причиняют боли; они — звезды, звезды на небесном потолке, раскинувшемся над его кроватью...

Рядом спокойно спит Глория Уиш. А над ним пульсируют звезды.

Он отпускает свой взгляд в странствие по телу женщины, которая очень скоро сделает его своей «Л», и тут же остатки его сна испаряются. Что за мазохистские причуды подсознания, думает он, породили его?

Глаза Глории Уиш уже открылись, она улыбается ему в свете звезд. Внезапно он вспоминает про кита и решает — надо рассказать ей, что тот до конца мертв. Главный держатель акций ОКК и одна из «Семи Сестер», она в ответе за потенциальную опасность, какую представляет его второй ганглий. Более того, между ними не должно быть никаких секретов, раз скоро они станут одним целым.

Но он ничего не говорит ей об этом, пока лежит рядом с ней в свете звезд, не говорит и потом, когда они лениво сидят перед голографическим экраном и болтают. Он скажет ей завтра. Да, завтра. Но вначале ему надо убедиться, что у кита действительно есть второй ганглий.

А еще лучше сказать об этом начальнику смены. Убедившись, что сознание не обманывает его.

На другое утро во чреве кита он спускается по мидель—трапу на нижнюю палубу, точь—в—точь так, как делает это каждый рабочий день. Он устал, но не больше обычного. Единственное в его облике, что выдает в нем и утомление, и сдерживаемое волнение, — чуть более насыщенный цвет шрама от 2-омикрон-vіі на правой щеке.

Он осторожно вошел в механическую мастерскую, хотя никакой осторожности не требовалось. Камера, заключавшая в себе второй ганглий, должна быть хорошо отгорожена стеной от остального пространства внутри кита, в противном случае и он, и остальные реконструкторы умерли бы давным—давно.

Он закрывает за собой дверь. «Прислушивается». И ничего не «слышит». Тогда он сосредоточивает все свое внимание на первом послании кита, стараясь увидеть его мысленным взором:

Никакого ответа долго—долго нет. И вдруг:

Он снова сосредоточивается: «Где?»

На сей раз ответа нет.

Он не удивлен. Разве может единственное слово, переданное без визуального аналога, хоть что—нибудь значить для космического кита? Так что он до поры отвергает слова и сосредоточивает внимание на ближайшем трюме, на ближайшем отсеке и наконец на камере движущей ткани, воображая в каждом из них ((*)). Затем он полностью освобождает сознание и начинает ждать.

Он чувствует тень. Бледную и холодную, как смерть, исчезнувшую через доли секунды после того, как он начал осознавать ее. Он может без труда истолковать это. Это страх. Отчаяние толкнуло кита к тому, чтобы выдать наличие второго ганглия, но отчаяния недостаточно, чтобы преодолеть недоверие к человеку.

Нужна хитрость. Старфайндер каким—то образом должен обмануть кита, заставить его показать, где второй ((*)).