Он посидел, поусмехался перед девочкой и отошёл.
Шуша и его сопровождающий вернулись ни с чем.
– Переверните весь дом, но найдите деньги! Я пока за этими послежу! – приказал главный.
– Лучше не надо, – предупредил Шуша.
– Чего не надо?
– Переворачивать весь дом не надо, – упорно повторил Шуша.
– Это ещё почему?
– Он отомстит.
– Кто отомстит?
– Александр Иваныч.
– Старик?
– Ну да, хозяин дома.
– Старик, которому за семьдесят, отомстит мне?! Ты на солнышке перегрелся?
– Мне отец про него такие истории рассказывал… Александр Иваныч разведчиком был. Сумасшедшие операции военные проворачивал! Лучше не надо…
– Ты придурок! Какие операции?! Это старикашка, который с палочкой ползает по городу! У него, небось, инфаркт приключился, и он в канаве какой-нибудь валяется! Операции! Дебил!
Шуша замолчал, опустил голову.
– К этому старикашке ты за деньгами бегаешь, – прошипела Аня. – И, между прочим, их ещё пока не получил.
– Малявка, ты на что нарываешься?!
Бандиты перевернули весь дом. Потом перешли на кухню. В огороде нашли подвал, предназначенный для хранения домашних заготовок. Провозились там с полчаса, но тоже ничего не нашли. Потом взяли лопату и заставили Шушу что-то копать в огороде. Минут сорок рыли ямы в разных местах огорода, но тоже ничего не нашли.
– Забираем этих двоих! Отвезём к Клыку, объясним, что делали, а там посмотрим!
Усталые, злые, они забрали девочку и вора и увели их с собой. Затолкали на заднее сиденье чёрного джипа, куда сел и один из бандитов. Главный сел за руль, и они укатили. Растерзанный, поруганный дом по улице Советской остался совершенно пустым.
Александр Иванович появился дома с огорода соседки. Дарья Николаевна сочувственно смотрела ему вслед. Старик проковылял мимо ям в огороде, зашёл на кухню. Вытащили всю посуду из духовки и вывернули внутренности серванту. Запасы макарон, сахара, муки теперь лежали горками на полу. В доме передвинули всю мебель, изорвали ножами ткань дивана и кресел, разворотили шкаф.
Александр Иванович, осмотрев потери, вышел во двор. Сел на диван. Отогнул край покрывала и достал целлофановый пакет с деньгами.
– А старик с палочкой отомстит, – прошипел он. – За дурость твою отомстит! За то, как пришёл в мой дом, отомстит! За слова твои в моём доме отомстит!
Старик замолчал. Сидел тихо, смотрел в одну точку на земле и что-то думал, как кот. Неожиданно поднял голову вверх, к небу.
– Не попрошу я твоего благословения, Марья Ивановна! Сил не попрошу, разума не попрошу! Ведь на такие дела небеса не просят! На такие дела чертей просят, а у меня там только враги! Я их туда столько отправил, что до сих пор жар ада во сне чувствую! Ух, как меня там ждут! Очень ждут! Но придётся им ещё подождать… Дела у меня, дела…
Старик поднялся и, опираясь на палку, куда-то пошёл.
Глава 12. Большие перемены.
С высоты птичьего полёта город очаровывал.
Неказистый, какой-то странной вытянутой и вместе с тем приплюснутой звездой он растянулся на оврагах. С одной стороны его чуть-чуть касалась река, с другой – степь. Ещё с одной стороны к нему решётчатой дорожкой приползала железная дорога. И множество автомобильных дорог сетью опутывали город и пространство около него. Три из них вели в разные стороны. И конечно, вокруг много деревьев. Город и сам утопал в зелени.
И всё это дышало и жило.
Город просыпался вместе с первыми лучами солнца. На дорогах начинали мелькать машины. Большие и маленькие, блеклые и разноцветные. Одни из них направлялись в город, другие из города. Шумел цветной квадратик в центре расплюснутой звезды – рынок. Гудели поезда. Некоторые из них останавливались на вокзале города, другие проносились мимо. Постоянно тянулись тяжёлые грузовые составы. Они не замедляли ход, они не прибавляли скорость. Они ползли, но ползли вечно и непрерывно.
Днём движение замедлялось. Гудел рынок, наползали машины, и их становилось много. Они ползли по узким кривым улочкам, теснились возле лоскутного рынка, неслись по дорогам из города и в город. Днём город кишел людьми. Все они кучками и поодиночке перемещались с одного места на другое и так весь день.
Вечером в центре города начинал алеть маленький вечный огонь. И этот огонь словно был сигналом к окончанию бренного бегания земного: начинали исчезать машины, куда-то прятались люди, тускнел рынок. Дороги и дома зажигали оранжевые и белые фонари. В какой-то момент их становилось много, очень много. Чуть попозже дома начинали засыпать. К полуночи оставались некоторые упорные огоньки. В полночь резко, как по команде, выключались дорожные и уличные фонари, и любой огонёк в городе казался лишь недоразумением. Изредка слабый огонёк летел по уже абсолютно невидимой загородной дороге или плутал по городским улицам.
Всё.
Так до утра.
И потом всё сначала.
Эта жизнь напоминала песочные часы: как только все песчинки пересыпались из одной стеклянной половинки в другую, невидимая рука переворачивала ёмкость, и песчинки начинали свой бег заново.