Старинные рождественские рассказы русских писателей. Сборник

Лес стоял в благоговейном созерцании, залитый серебряным сиянием. Звездчатые блестки его серебряного инея сверкали, как алмазы. Ветер не дышал. Нарядные птицы, зеленогрудые и красногрудые, молчаливо сидели на ветках, боясь пошевельнуться. Порою они глядели на Вукола, точно хотели сказать: «Ведь мы же тебе говорили весною, что надо больше любить».

Вуколу послышалось, что медные звуки колокольного звона понеслись под самым небом, радостные и торжественные, как благостные духи. Они летели и кружились над лесом целыми станицами, как серебряные лебеди.

И Вукол услышал пение:

«Ныне отпущаеши раба Твоего».

Он шевельнулся и подумал с счастливой улыбкой:

«Нынче Сретение, а я думал Рождество». Вукол вздохнул. Ему показалось, что благостные духи, как торжественные звуки, летавшие под небом, стали засыпать его от мира чем-то теплым и благовонным.

1908

Алексей Будищев ( 1864–1916 ) Капканщики. Святочный рассказ

Фалалейка лежал на печке, жмурил глаза и мечтал. На печке пахло овчиной, капустой и клопами. Было тихо и темно, только в углу перед образами теплилась копеечная свечка, желтая, как тело покойника. Жена Фалалейки, здоровая рябая баба Маланья, укладывалась спать, сладко позевывала и чесала под мышками. Фалалейка следил за ее движеньями и мечтал: когда баба заснет, он наденет полушубок и валенки, захватит, конечно, ружье, лыжи и салазки — и айда на озера!

Фалалейка — капканщик по профессии: земледелием он не занимается. У него даже никогда не было лошади, поэтому-то его и зовут Фалалейкой, несмотря на его 45 лет. На озера он собирался идти еще с вечера, когда вернулся из барской усадьбы, куда ходил за деньгами. Он поставлял господам дичь и хотел было попросить теперь вперед пять рублей, но барина дома не было, а барышня ужасно переконфузилась, когда Фалалейка внезапно заморгал перед нею глазами и расплакался, но денег не дала: у нее их не было. Впрочем, если отец вернется сегодня, она обещала прислать их Фалалейке на дом, пусть только он оставит свой адрес. Фалалейка услыхал об адресе, заплакал еще горше и сказал барышне, что адреса у него нет. Если бы у него был адрес, Фалалейка заложил бы его кабатчику Савельичу и не докучал бы добрым людям. Но у него ничего нет: ни лошади, ни сбруи, ни адреса; у него есть только горькая нужда, да боль в пояснице, да ломота в простуженных ногах. Барышня не поняла его, а Фалалейка ушел. Он пришел домой и собирался идти на озера, но Маланья его разговорила. Завтра такой праздник, а он будет душегубничать! Баба, известное дело, дура и не понимает, хорошо ли мужику в такой праздник, как Рождество, не раздавить даже и сороковки. И притом, какое же это душегубство, если всем известно, что волки, лисицы и прочая тварь души не имеют и дышат паром?

И Фалалейка решился идти на озера, когда Маланья заснет. В его капканы, наверное, попал волк или, по крайней мере, лисица. Недаром же он возил туда на салазках падаль две ночи подряд, распаренную и с хорошим душком. Если же в его капканы попадется волк, Фалалейка завтра же продаст его шкуру, а через два часа будет пьян как стелька.

Фалалейка улыбнулся, его губы расползлись до ушей. Он прислушался. Маланья уже спала, похрапывала и производила губами звуки, похожие на чваканье поросенка. Фалалейка решил, что теперь можно двинуться на промысел: жена не услышит и не накостыляет ему шеи. Эта баба вдвое сильнее его, и если Фалалейка не находится у нее под башмаком, то только потому, что жена его отроду такой обуви не носила. Однако Фалалейке было так хорошо лежать на теплой печке, что он подумал малость подождать и набраться тепла. Он прикрыл ноги рваным полушубком и зажмурил глаза. В его жилах прошло что-то теплое и расслабляющее, точно Фалалейка выпил косушку водки. Он, как кулик, свистнул носом и как-то весь растомился. И все же надо было идти. Фалалейка тихонько слез с печки и надел полушубок и валенки. Лицо святого сурово глянуло на него из угла. Фалалейка смутился, но подвязался лыковым кушаком, взял салазки, лыжи и ружье и сунул в карман складной нож.

Через минуту он был уже за околицей.

Ночь была тихая и ясная. Бледная луна осторожно пробиралась между серебряных туч; в небе ясно горели звезды. Белые поля тоже сверкали звездами, и казалось, звезды небесные таинственно переговаривались с земными о том, что должно произойти в эту ночь, а тучи благоговейно слушали и светились. И все радовалось и светилось, и только Фалалейка, как темное пятно, без шума скользил на лыжах, пробираясь к озерам.

Фалалейка уже бежал по закованным в лед озерам. Серебряные кусты осыпали его инеем, как белым цветом. Месяц с недоумением глядел на его тщедушную фигурку, пробирающуюся между густых зарослей, где любит прятаться дикий зверь и птица, к которым, очевидно, он все-таки не хотел причислять Фалалейку. Между тем Фалалейка остановился; его глаза загорелись торжеством. Впереди он услыхал внезапно сердитое ворчанье и громыханье железной цепи.

Фалалейка осклабился:

— Эге, да в моем капкане сидит волк!