Старое пианино

– Сгодится. Молодой, крепкий, как раз то, что надо. – Голос у него был далеко не чарующий, напротив – сиплый, леденящий, а глаза абсолютно мертвые.

– Да пошел ты, ублюдок! – брезгливо мотнул головой Максим. Руки он поднять не смог, все тело было налито страшной тяжестью. – Убери своего холуя, Себ. Так у нас разговор не получится. Не запугивай меня, объясни толком, зачем тебе нужна книга.

Себ отослал жестом Чаритту в сторону.

– Так и быть, отвечу на твой вопрос, – сказал он, – убить тебя я всегда успею. Я предвидел, что они найдут кого-то, чтобы закрыть врата, поэтому мне нужен ключ, чтобы открыть их снова. Я могу тебя убить, но они приведут другого фанатика Орфея. Если я буду обладать книгой, то все их потуги окажутся тщетны.

– Я понял: ты жаждешь дальнейшего разложения, деформации пространства, отказа от гармонии.

– Да!

– И предлагаешь участвовать в этом мне, музыканту и композитору?

– Глупец, я могу дать тебе славу, несравнимую с лаврами всех пианистов, когда-либо живших и живущих ныне. – Себ подтолкнул Лизу к Максиму. – Забирай ее в придачу и оцени мою щедрость.

Лиза смиренно двинулась к Максиму, но не отрывала глаз от Себа, смотрела на него с обожанием.

– Все ложь, – с мукой выдохнул Максим. – Ты поманил меня женщиной, которая ко мне равнодушна, славой лжеисполнителя, наподобие Веренского, хуже – я стану убийцей не только музыки, но и людей.

Себ, очевидно, начал терять терпение. Лицо его сделалось свирепо и почти так же некрасиво, как у его слуг. Он вытянул руку, и струя пламени ударила Максиму под ноги. Чаритта, будто того и ждал, подскочил к пленнику со спины и набросил ему кнутовище на шею. Максим почувствовал, как удавка сжимает горло; раскаленные подошвы кроссовок обожгли ступни. Он тоскливо подумал, что это только начало и что ему, скорее всего, не спастись.

– Не воображай, что ты представляешь для меня какую-то ценность, – зловеще процедил Себ, – я могу изжарить тебя прямо сейчас без ущерба своему делу. А потом дождусь очередного слабоумного менестреля.

– А ты – мелкий вор и обманщик! – запальчиво парировал Максим, обидевшись поче му-то до смерти на слово «слабоумный». И тут же закрыл голову руками, ожидая неминуемой расплаты за дерзость. Удавка на горле натянулась в ожидании знака Себа.

– Ты прав, Максим, – вдруг раздался звучный, незнакомый голос. – Все его обещания – ложь. Он не отдаст Лизу, хотя и не убьет ее, как грозится: она нужна ему – дочь Веренского, потомок графского рода, без нее книга в его руках бесполезна.

Из висячей гущи ненастного пара выступило новое действующее лицо. Это был высокий юноша, широкоплечий, стройный, мускулистый, одетый как древний спартанец – панцирь поверх короткого хитона, плащ, скрепленный пряжкой на левом плече, на ногах поножи, украшенные чеканными узорами, сандалии с завязками до колен. Своеобразность его оснащения заключалась в преобладании белых и серебристых тонов: инкрустированные серебром доспехи, белый хитон и белый плащ; на боку, на портупее с блестящими бляхами, висел длинный меч в ножнах из слоновой кости.

Воинственный незнакомец был, однако, без необходимого при таком снаряжении шлема, с непокрытой головой. Короткие волосы слегка вились, на лоб спадала светлая прядь, из-под нее твердо глядели ясные голубые глаза.

Появление юноши произвело шокирующее действие на палачей Максима. У Чаритты выпал кнут из рук. Он затрясся, подхватил свое орудие пыток и юркнул за спину Себа. Господин его не шелохнулся, превратился на короткий срок в каменное изваяние. Затем протянул руку, словно хотел дотронуться до юноши в доспехах, и тут же отдернул.

Воин и Себ встали друг против друга. Тишина наступила такая, что Максим усомнился, находится ли он еще на матушке-земле, существует ли заповедник за ватной завесой, есть ли река в стороне. Все словно провалилось куда-то, уступив место душной, мертвенной облачности.

Молчание затягивалось. Наконец Себ глухо произнес:

– Регул…

Он прикрыл глаза рукой, сгорбился и отошел, повернувшись к пришельцу спиной. Тот хмурился, но стоял неподвижно и прямо, левая рука лежала на большой, окованной серебром рукояти меча.

Когда Себ обернулся, его лицо снова было насмешливо, но заговорил он с горечью:

– Так кто же у нас справедлив и милосерден? Кто движим любовью и всепрощением? Велик, непорочен, свят? Или ты станешь уверять, что выбор на тебя пал случайно. О нет, никогда не поверю! Я помню, как изощренно они умеют разить.

Он подошел ближе, с болью глядя юноше в лицо:

– Скажи мне, Регул, ярчайшая звезда в созвездии Льва, знал твой владыка, к кому тебя посылает?

– На что ты сетуешь, Себ? – угрюмо отозвался тот. – К тебе мог явиться любой из нас, я или другой – это ничего не меняет. За себя могу сказать – встреча с тобой не входила в мои планы.

Себ поднял брови:

– Ты даже не хочешь назвать меня по имени?

– Ты – Себ. Твое имя давно забыто, на небе погасла твоя звезда.

– И все же я здесь, перед тобой, и сколько бы ты ни строил из себя бесстрастного служаку, тебе нелегко сейчас говорить со мной.