Старомодная манера ухаживать

Иду дальше, в супермаркет, покупаю все, что нам нужно на сегодня. На выходе меня уже поджидают: трое утренних промерзших пьянчуг, в изношенной, запущенной одежде. Они возятся с бутылкой, завернутой в пакет из грубой бумаги. Мы с ними сверстники, одного я даже довольно давно знаю, его зовут Краста. Обычно мы только приветствуем друг друга, разговариваем редко, чаще примерно так:

— Приветствую вас, господа.

— Всех благ вам, спасатель. Как дела с утра?

— Как всегда. Вы, вижу, день начали неплохо.

— Не жалуемся, — говорит тот, кого я хорошо знаю. — Привет вашей уважаемой супруге.

— Конечно, конечно, — бормочу я, протягивая им несколько смятых мелких купюр.

«Конечно, конечно», — повторяю про себя, но мне некому передавать привет, уже давно, уже два года. До того дня все было более или менее в порядке, так сказать статистически средне убого, недостойно упоминания: школа, брак, семья, смерть родителей, поиски квартиры, рождение детей. Милена была более предприимчивой и практичной, она, преподаватель английского, быстро нашла работу, я гнил на бирже труда, археологи с неполным высшим были, сами понимаете, нарасхват, потом пошли дети, сначала Ханна, потом Анна, я стал высококвалифицированной няней, девчонки росли, денег нам нужно было все больше, и тогда мне, наконец, пришлось согласиться на первую попавшуюся работу. Сегодня-то я понимаю, что работа спасателя в бассейне это не самое худшее из всего, что жизнь может предложить человеку. Даже наоборот, из-за того, что на этом месте никто подолгу не задерживался, через пять-шесть месяцев, закончив какие-то курсы, я стал руководителем спасательной службы, потом закончил летнюю школу тренеров ватерполо, стал вести занятия с юниорами клуба спортивного центра, в котором работал, и очень скоро у меня уже не оставалось времени ни на что и ни на кого. Целый божий день, понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда… с утра и до ночи я проводил в бассейне, кроме того я стал пить, сначала понемногу, из вежливости, в компании, а потом все больше и все основательнее. Домой я возвращался поздно, пешком, во мраке и тишине улиц. В два или три часа ночи Новый Белград — это глухое и немое дно бывшего моря. Иногда, и только перед своим домом, я, просто так, активировал сигнализацию на каком-нибудь автомобиле и вместе с ней долго завывал, как призрак среди этой глухой тишины. Пьяный, я входил в дом и сразу пробирался в узкое жерло кухни, мыть посуду (flashback[5]). Холодная вода стекает по моим рукам, пока я разбираю гору жирных тарелок и другой посуды, которой завалена раковина. Трезвею. Покончив с этой, достаю из кухонного буфета чистую посуду и мою ее тоже, пока в голове полностью не проясняется. Иду в ванную, долго стою под душем. Надеваю пижаму, проверяю, закрыта ли на ключ входная дверь и вся ли техника в доме выключена, укрываю и целую детей, а потом виновато забираюсь в кровать, осторожно убрав Миленину руку со своей подушки.

Милена ушла от меня в тот день, когда мы с ней в последний раз занимались любовью. В то утро у меня было такое сильное похмелье, что я проспал начало рабочего дня, и мы вместе отвели Анну и Ханну в садик. Возвращаясь молча, через пустырь, пестревший кучами мусора, в кроне одинокой карликовой липы мы услышали жужжание пчелиного роя. Я подошел совсем близко и протянул руку на высоте глаз к бледно-зеленым листьям. Звенящий шум издавал не рой, а отвергнутые трутни.

— Осень близко, — сказала Милена. Это прозвучало меланхолично, а может это так кажется сейчас, когда я прокручиваю фильм в обратном порядке. Тогда меня тошнило, и я спешил вернуться домой.

— Похоже на то, — пробормотал я.

Утром стало холоднее, а днем все еще было очень тепло, просто непонятно, как одеваться. Если увидишь трутней, говорил мне отец, знай, что это последние хорошие дни года. Пчелы выставляют их вон, предчувствуя скорое изменение погоды и нехватку пищи.

— Так им и надо, — сказал я, как мне помнится. — Они сделали то, для чего Бог их создал, и теперь, милости просим, на выход.