Старопланинские легенды

В урочное время он вывел коня. Остановившиеся перед таможней ранние проезжие, Теохарий и Милан, секретарь, Дед и кое-кто из солдат с поста с удивлением глядели на открывшееся перед ними зрелище. Большой пепельный конь, черноногий и черногривый, с ржаньем вышел из темных ворот конюшни, махая длинным хвостом. Дед Давид шел рядом, откидываясь назад всем телом, чтобы его сдержать. Не было минуты, когда бы конь оставался спокоен и постоял на месте; каждая жила, каждый мускул его огромного тела дрожали. Он озирал расстилавшуюся вокруг равнину, уже увядшую и омраченную нависшими тучами, раздувал ноздри, глубоко вдыхая свежий воздух, фыркал и бил землю тяжелым, как железный молот, копытом. Дед Давид сердился и, смиряя коня, натягивал обеими руками узду с такой силой, что тот шарахался назад, чуть ли не падая, потом пнул его ногой в брюхо. Конь встал на дыбы, задрожал, скосил горящие, налитые кровью глаза.

Теохарий стоял перед конем, чтобы дать деду Давиду приготовиться и сесть в седло. Конь беспокоился, как бывало и раньше, он повернул голову назад и устремил взгляд на деда Давида, потом выпрямил шею и прижал уши, словно ожидая нового удара. Первый раз в жизни дед Давид не мог, вдев ногу в стремя, сразу сесть на лошадь; только после второй попытки, понатужившись, он тяжело упал в седло; Теохарий отпустил узду. Конь рванулся вперед, но дед Давид не пытался сдержать его, а позволил ему взять бешеным галопом прямо с места. Все глядели с замиранием сердца, ожидая какого-нибудь несчастья, тем более что дед Давид покачивался из стороны в сторону. Но он не падал. Слышался тяжелый топот копыт, и конь со своим всадником все больше и больше удалялись.

Этим бешеным галопом дед Давид промчался по селу, проскакал мимо новой почты, не взглянув на нее, скрылся в лощине и вскоре опять показался — уже на подъеме на холм. Галоп продолжался. Конь стрелой пролетал расстояния между телеграфными столбами, и зрителям казалось, что дед Давид едет в город, а в противоположном направлении, навстречу ему, в сторону села, бегут телеграфные столбы. Наконец конь взлетел на вершину холма и скрылся за ней; телеграфные столбы остались стоять на извилинах дороги.

Только тут Милан и Теохарий перестали смотреть на запад и почувствовали, что оба они уже давно стоят так и что на этот раз проводы длились дольше обычных. Они переглянулись; одна и та же мысль промелькнула в голове у обоих. Теохарий хотел даже что-то сказать, но Милан пошел к дому, так упорно глядя в землю и с таким печальным лицом, что он промолчал.

За все время своей службы дед Давид с неизменной точностью, которую тщательно соблюдал и которой гордился, приезжал из города ровно в одиннадцать утра, ни минутой раньше или позже, так что по его приезду можно было проверять часы. На другой день Милан начал гораздо раньше обычного поглядывать на западный холм, а когда часовая стрелка стала приближаться к одиннадцати, вышел на крыльцо и стал ждать. К нему подошел Теохарий. Они глядели, ожидая каждую минуту увидеть знакомый силуэт всадника. Время тянулось медленно; никто не показывался.

Теохарий вынул часы.

— Без четверти одиннадцать, — промолвил он. — От холма до нас он проезжает за десять минут. Значит, осталось еще пять.

Не успел он спрятать часы обратно в карман, как у него и Милана одновременно вырвалось:

— Ага! Вот он!

Очень быстро, в несколько плавных скачков, на гребень холма вынесся и сразу вырос там громадный силуэт коня. Не могло быть сомнений: это конь деда Давида. Но что такое? Конь не шел обычной ровной иноходью, а мчался изо всех сил, подымая тучи пыли, стелясь по извивам дороги, оставляя позади столб за столбом, катясь вниз по склону холма.

Встревоженные и смущенные, оба досмотрщика сошли с крыльца на улицу, чтобы лучше видеть. Дорогу через село заслоняли крайние дома и заборы; но там поднялась пыль, послышались шум, крик. Милан и Теохарий устремили взгляд на ближний конец села — к той точке, где из него выходила дорога. Вот раздался тяжкий топот копыт, мелькнула развевающаяся грива, и вдруг показался весь конь, бешено скачущий к таможне. Всадника не было! С одного боку висело и тащилось по земле что-то тяжелое, темное…

Досмотрщики все поняли. Мороз пробежал у них по коже, земля закачалась под ногами. В то же мгновение конь проскакал мимо них и, сделав крутой поворот, остановился как вкопанный на том самом месте, где останавливался всегда. Седло на нем съехало на бок, в одном стремени застряла нога, и вниз свешивалось бесформенное, окровавленное тело — тело деда Давида. Конь был весь в пене; он исхудал и ослаб за один день. Тяжело поводя боками, опустив распущенный перед тем по ветру хвост и раздув красные ноздри, он громко, глубоко фыркнул.