Старопланинские легенды

Однажды, когда моросил дождик и холодный северный ветер дул нам в лицо, мы торопились, чтобы скорее доехать до Антимовского постоялого двора и там обогреться. Наконец мы у цели. Откидываем капюшоны плащей и вдруг видим, что здесь гораздо больше подвод, чем обычно, а люди стоят под открытым небом и, разбившись на кучки, о чем-то оживленно судачат. Дверь корчмы заперта.

— Что случилось? — спрашиваем первого попавшегося.

— Гм. Тут такое случилось… не дай бог.

— А все-таки? Что именно?

— Этот сырненский учителишка, Баташки или как его там, застрелил хозяйскую дочку, а потом и себя прикончил.

Мы смотрели и не верили своим ушам. Слезаем с телеги, оставляем коней и, подобно другим, не выпуская из рук кнута, смешиваемся с густой толпой под окнами Сарандовицы. Кругом взволнованное движение, громкие голоса. Прислушиваемся то к одному, то к другому, наконец наталкиваемся на очевидца и выслушиваем всю эту страшную историю от начала до конца.

В тот день, когда мы здесь были в последний раз, учитель снова вернулся, но, не заходя в корчму, прошел прямо в жилое помещение Сарандовицы. Тут он, как рассказывают, решительно повторил свое предложение, которое неоднократно делал раньше. При этом был очень возбужден. Из боязни еще больше раздражить его и желая успокоить, ему ответили, что подумают. По другим сведениям, Сарандовица ему напрямик сказала, что ее дочь уже помолвлена. Он потребовал кофе, и Сарандовица пошла в корчму. Тогда учитель запер за ней дверь и направил на девушку револьвер. Неизвестно, было ли окно открыто или же она в ужасе сама его распахнула, но только в тот момент, когда убийца выстрелил, девушка уже метнулась с подоконника и рухнула вниз на землю. По словам очевидца, учитель после этого выглянул в окно и, решив, что она убита, отвернулся и выстрелом в висок покончил с собой.

Теперь он лежит там, в комнате. Окно открыто. Ветер треплет белую занавеску, и изнутри на нас смотрит жуткая зловещая темнота. Несколько крестьян с кремневыми ружьями стоят у дверей и около дома. Под окном на каменной мостовой краснеет пролитая кровь.

Сарандовицы нет. Ее дочь, которую все жалеют, была только ранена, и ее тотчас же отвезли в город. По двору бродит Калмук. Он очень переменился. Страшное потрясение пробудило в нем всю его дремлющую силу. Он наводит там и сям порядок, поднимает невероятные тяжести. И все это молча, не вступая ни с кем в разговор. По слухам, когда Сарандовица вышла, чтобы приготовить учителю кофе, она послала Калмука на свою половину, к дочери. Но было уже поздно. Он выломал дверь, выскочил в окно, поднял раненую, словно ребенка, на руки и принес ее в корчму.

Дождь все еще моросил. Крестьяне один за другим садились в свои телеги и уезжали, чтобы повсюду разнести страшную весть. Двинулись в путь и мы с дедом Гено.

Через несколько дней Сарандовица встретила нас, стоя на своем обычном месте. А две-три недели спустя вернулась и ее дочь. Разумеется, по бледному и чуть измученному лицу девушки можно было догадаться о злоключении, которое она перенесла. Но походка ее была такая же плавная и легкая, а улыбка такая же веселая, как и раньше. Она отворяла маленькую дверцу и оттуда звала: «Захарчо, иди-ка сюда, что я тебе скажу».

Но того, другого, уже не было. О нем вспоминали, только чтобы посмеяться и пошутить на его счет. Он и после смерти сумел выставить себя в смешном виде. При такой скаредной жизни у него оказалась порядочная сумма денег. А так как он был человек одинокий, то часть их завещал церкви, часть школе, а остальное Сарандовице в утешение за потерю дочери, которую решил убить. Завещание было найдено у него в кармане и служило теперь предлогом всевозможных шуток.

— Не сумел жениться на девушке, — смеялись крестьяне, — так, по крайней мере, приданое ей подарил.

— Правда ли это? — спросил раз Сарандовицу дед Гено.

Мы были, как случалось часто, одни в корчме, и Сарандовица не стала скрывать истину.

— И ты взяла эти деньги?

— Почему же их не взять, дед Гено? Завещание-то ведь правильное, законное. А ты спроси-ка, сколько мне стоило все это дело. Ведь, помимо страха и мучений, двор-то у меня целых три дня был закрыт. А доктора… а лекарства… Почему же не взять? И главное — он сам того хотел, сам все устроил, его воля…

Осень подходила к концу, погода стала дождливой, дороги развезло. Наши поездки с дедом Гено прекратились. А через месяц или два стало известно, что Сарандовица неожиданно умерла — той быстрой смертью, какой часто умирают здоровые, сильные люди. И когда на следующую осень мы с дедом Гено проезжали через Антимовский постоялый двор, за прилавком стояла молодая Сарандовица, жена Захарчо. Такая же статная, как и ее мать, пополневшая, еще более красивая, она работала так ловко и проворно, будто издавна привыкла к этому занятию. В корчме было много народу, может быть, больше, чем в прежние времена. Начиналось веселье.

А в углу, около прилавка, закутавшись в свой плащ, дремал Калмук.

Перевод Н. Шестакова.

ОТЕЦ И СЫН