Старопланинские легенды

Но вот совершенно неожиданно произошла перемена. Однажды мы увидели, что на месте Сарандовицы работает какой-то молодой человек. Нам показалось непонятным, зачем такая крепкая, с неукротимым характером корчмарка, которая в силах взвалить себе на плечи наитяжелейшую работу, решила передать свои обязанности другому, тем более что у ней достаточно было подсобной прислуги. Сама Сарандовица тоже стояла у прилавка и, поджав губы, наблюдала за работой этого парня. А он был ловок и проворен, все ему было с руки, все у него получалось красиво и опрятно. Еще неизвестно было, довольна им Сарандовица или нет, но парень успел уже снискать всеобщую симпатию. Белокурый, с миловидным лицом, он был одинаково вежлив со всеми и к каждому внимателен. Его звали Захария, но кто-то — неизвестно кто — переименовал его в Захарчо. И это ласковое, сладкое имя как нельзя более подходило к нему[2]. А когда оно стало доноситься до ушей Сарандовицы со всех сторон, на ее лице появилась улыбка. И эта женщина, способная и на гневную вспышку, и на большую нежность, стала смотреть на Захарчо как на собственного сына. «Захарчо, — говорила она, — прими это. Захарчо, посмотри, там что-то требуют». А тем временем во всех углах корчмы множество голосов один за другим повторяли: «Захарчо, Захарчо!»

Еще раньше, чем дело дошло до этого, учитель покинул свое обычное место. Он теперь уже не стоял у прилавка и не разговаривал с Сарандовицей, а сидел где-нибудь в стороне, ерошил палкой свои лохматые усы и смотрел, уставясь перед собой, в одну точку.

Захарчо преуспевал все больше и больше. В корчме стали поговаривать, что Сарандовица решила выдать за него свою дочь, что скоро должна быть помолвка, а может быть, она уже и была. Учитель начал пить. И хотя раньше он, кроме кофе или чая, в рот ничего не брал, теперь, как и всякий новообращенный, пил со страстью, и одну только ракию. Все происходившее в корчме ускользало от его внимания. Он не смотрел больше ни на Сарандовицу, ни на Захарчо, за которым раньше следил с какой-то желчной и напряженной усмешкой. Но когда из маленькой дверцы слышался знакомый звонкий голос и нежный призыв: «Захарчо, иди-ка сюда, что я тебе скажу», — учитель вздрагивал, делая явное усилие не обернуться, и, пока чувствовал, что в наступившей тишине все взгляды устремлены в ту сторону, еще упорнее и еще более хмуро смотрел в землю, а потом наполнял до краев свою рюмку и опоражнивал ее одним глотком.

Он сидел до позднего времени и уходил последним, молча, не простившись. Иногда вскоре возвращался и, посидев еще немного, снова исчезал. У него был вид человека, который ищет потерянное и в таком отчаянии от этой потери, что вот-вот готов покончить с собой. Он похудел, стал неряшлив, усы у него уже не были закручены, как раньше, а повисли вниз.

— Очень не нравится мне этот человек, — заметил однажды Сарандовице дед Гено, — много пьет.

— Много. И все только ракию. Захарчо! — закричала она сердито. — Сколько раз я тебе говорила, чтоб не давал ему больше.

Захарчо добродушно улыбнулся и, без всякого угрызения совести, сказал:

— Ну, как я ему не дам, раз он требует. И ведь платит же человек.

— Боюсь, не натворил бы чего-нибудь, — опять заметил дед Гено.

— А, что он там может натворить? — небрежно огрызнулась Сарандовица, но в голосе ее прозвучала тревога.

— Если бы разумный человек — конечно. Но ведь этот не в своем уме.

Сарандовица ничего не ответила. Наступило довольно долгое молчание, от которого проснулся Калмук. Сарандовица покосилась на него, и я увидел, что она быстро и незаметно подала ему глазами какой-то знак. Калмук живо вскочил, посмотрел на то место, где незадолго перед тем сидел учитель, подобрал полы своей хламиды и поспешно вышел. Сарандовица взглянула на Захарчо и подождала, пока и он спустился в подвал, куда он шел зачем-то по делу.

— Что он может натворить? — продолжала она. — Хотя насчет его ума ты правильно говоришь. Оттого-то я и велела Калмуку последить за ним. Ну, в чем, скажи, моя вина перед этим человеком? Он желает жениться на моей дочери. Хорошо. Но ведь она-то не хочет. Насильно мил не будешь. Теперь возьми этого парня, Захарчо. И мне он нравится, и ей по сердцу пришелся. Конечно, человек не яблоко, его не разрежешь и не посмотришь, что у него внутри. Тут уж надо положиться на судьбу. Но я так решила, и так будет. Спокойной ночи.

Мы вышли и направились к телеге.

— Слушай, — крикнул мне снизу дед Гено, — когда взойдет Зорница, разбудишь меня. Но только не спутай ее с Керванджийкой.

Я пропускаю это мимо ушей и гляжу на освещенное окно напротив. По белой занавеске двигаются соблазнительные очертания. Наконец лампа там тоже погасла, и я стал из темноты подсматривать, не появится ли откуда-нибудь тень учителя. И действительно, через короткое время послышались шаги, и во мраке возник какой-то громадный силуэт. Это был Калмук, делающий обход вокруг корчмы.

* * *