Старость аксолотля

Пуньо медленно дрейфует по мелководью полусна. Перед ним открываются врата прошлого. Управляемый бессонной машиной дозатор впрыскивает ему в кровоток секретные жидкости. Пуньо лежит на носилках, многократно оплетенный разноцветной паутиной эластичных ремней, проводов, голых датчиков, искусственных жил, в них пульсирует в такт сердца кровь, которая, в сущности, кровью не является. Над телом разговаривают между собой машины. Спи, Пуньо, списписписписпи… Мужчина, сидящий в ногах носилок, у дверей скорой помощи, не обращает внимания на их разговор. Он читает книгу. Под его левой подмышкой – пистолет в кобуре, тот иногда на миг показывается, когда мужчина непроизвольно распахивает полы пиджака – Пуньо увидел бы его, если бы поднял голову, если бы поднял веки, если бы у него были глаза; увы, ни одно из этих условий не выполнимо. Охранник иногда прерывает чтение и слепо пялится на запасные кислородные баллоны, закрепленные на противоположной стенке: он получает через скрытый в ушной раковине приемник информацию от других телохранителей; иногда сам что-то говорит в пространство – бессвязное слово. Женщина, сидящая за головой Пуньо, спиной к водителю, упорно игнорирует охранника – она пытается вглядеться в визуальный диалог машин. На женщине белый медицинский халат, но под ним кожаный жилет и джинсы. Ее молодость противоречит самой себе. Пуньо ничего не знает ни об одной из этих вещей. До него доходят только неритмичная тряска и толчки несущегося по шоссе автомобиля. Но и они не всегда: вот заглатывают его врата, колодец, яма, пасть прошлого. Ритмично пульсируют жилы. Прилив. Во вчера. Списписпи. Нет тебя сейчас, нет тебя здесь. Тебя не разбудит даже грохот грома, слышимый и сквозь стены кареты скорой помощи. Снаружи бушует гроза – ливень, молнии, ветер; вы несетесь сквозь тьму в колонне безвестных машин; ночь позади вас, ночь впереди вас. А ты, Пуньо, ты – живешь в минувших днях, в минутах, насквозь пронзивших мысли, в звуках, родившихся до того, как ты их услышал, в ощущениях, которые ты ни тогда понимал, ни теперь. Там безопасно. Там тебе ничто не угрожает: все свершившееся, а следовательно, неизменное, замороженное в вечности. Вот и Хуан, уже совершенно неопасен; он столько раз избивал тебя, резал этим своим ножиком, унижал перед всеми, и это ты помнишь, – но он больше никогда не сделает этого, он в прошлом и не дотянется до тебя. Здесь тебе знакомо каждое место, каждое время. Это твоя вотчина. Территория.

Вкус смерти

– Это наша территория, – сказал в тот день Хуан. Его насмешливо освистали. Начался ритуал. Подземный переход, по которому никто никуда не переходит, прибежище городских карманников – здесь царит холод даже в летний полдень, здесь властвует тишина даже в полночь в дни карнавала, ни один полицейский не найдет тебя в нагромождении искореженных бетонных плит, нафаршированных закаленной сталью, ни один взрослый не проникнет по шипастому тоннелю в недра улиц, в полумрак подземных руин; здесь можно спокойно рассмотреть и разделить добычу. Это наша, наша территория, от владения этой малиной зависит выживание банды, отсюда два квартала до метро, три – до паперти нищих, недалеко и до квартала педофильских притонов. Из трущоб невозможно действовать напрямую, это огромные расстояния; даже когда поднимается смог, не увидишь из центра города ни бескрайних полей картонных, жестяных и глиняных лачуг, ни лесистых склонов долины, где на обдуваемых ветрами высотах обитают настоящие богачи, короли древесины, кофе, коки и нелегальных лотерей. Потому переход должен оставаться за вами. Он также позволяет вам прятаться от Эскадронов. Без перехода вы умрете от голода, вы и ваши сестры, братья и матери. Потому что нищие уже угрожали вам смертью, а сутенеры с нижних улиц заключили сделку с полицией, и закрылся рынок единственных услуг, где вы были конкурентоспособными, поэтому остались только кражи, грабежи, воровство и разбой. Вы будете сражаться. Ритуал продолжается.