Старость: Энциклопедия позднего времени

Если бы можно было заказать свой конец, и Судьба благосклонно приняла бы мой заказ, то я, как, наверное, и каждый, выбрал бы именно такой конец: быстрый, легкий, без мучений. При этом я отважился бы и еще на одно дерзкое по отношению к Судьбе условие: вместе с моей женой. Но только не раньше ее: она не сможет без меня, я это знаю точно. Очень не хочу ей такого сокрушительного одиночества.

Однако смерть пожилого человека бывает и другой, не быстрой, то есть предшествующие ей часы, дни, недели (а иногда и месяцы!) могут быть мучительными, изнурительными, изматывающими, притом не только для уходящего из жизни, но и для окружающих. Так умирала моя бабушка: долго, тяжело, почти не выходя из беспамятства. «Потому что старость, как ни крути, всего лишь наиболее продолжительная часть смерти» [Лурье 2006].

Бабушка моей жены несколько месяцев до смерти бродила, пошатываясь, по квартире и явно страдала, томилась: она была уже полуслепая, плохо слышала, с мучениями ела, не спала. Однажды тихо подошла ко мне с просьбой, от которой я оторопел: «Сделай что-нибудь, чтобы я умерла. Я больше не могу так…». А потом, спустя несколько лет, я услышал уже от своей мамы неожиданное и шокирующее: «Человек не должен жить долго, это плохо и неправильно». И она имела право так сказать: ей тогда было за 90, ее мучали боли в тазобедренном составе, она перенесла два инсульта, не вставала, но при этом сохранила ясное сознание.

Разная бывает смерть. Но хуже смерти может быть только бессмертие, о котором люди, подозреваю, нестарые и достаточно здоровые, мечтали веками и воплотили эту мечту в сказках и мифах. Такие мечты воплощались христианством и исламом в утешительные религиозные обещания загробной райской жизни, в которой «все праведники непременно встретятся», а согласно исламской вере, мужчины (опять андроцентризм!) еще и получат в личное распоряжение «десятки девственниц», разумеется, при выполнении некоторых земных условий (и здесь спекуляция!). В юные годы я недоумевал: «где может поместиться такое количество людей, если они умирают уже несколько тысячелетий»?

Более практичной и увлекательной казалась мне тогда древняя идея переселения душ, или реинкарнация, воспринятая индуизмом и несколькими другими восточными религиями. И в самом деле: тело истлевает, а душа куда девается? Но даже тогда в моих юношеских размышлениях мне это не понравилось: значит, моя душа может переселиться в телесную оболочку какого-то негодяя, разбойника? Или животного, ладно бы, красивого, а если безобразного, вроде гиены?

Прошло время, я учился, читал, много думал, пока не понял окончательно: после смерти человека не остается ничего [об этом же: Вернадский 2007], если не считать памяти близких, тоже, по существу, недолгой, если не считать каких-то оставшихся вещей, могил, памятников, которые родственники, поклонники устраивают по многовековой традиции, но делают это фактически не для усопшего, а для себя, для сохранения и поддержки своей памяти или памяти некоторого круга людей.

В этом отношении мне очень нравится англо-американская традиция устанавливать памятные скамейки, обычно в парках, общественных садах, прогулочных зонах. На спинке скамейки крепится металлическая табличка, как на могилах, но без развернутого текста: чаще всего только имя и годы жизни. Это, мне кажется, лучше, чем кладбищенская могила: на скамейке могут присесть и отдохнуть путники, прочесть имя и, может быть, о чем-то задуматься. На кладбище ситуация совсем другая, более закрытая, там могила для узкого круга посетителей. Поэтому я бы предпочел кремацию и развеянный в открытом пространстве пепел (мой и моей жены вместе), где-нибудь вроде Shell Ridge и протекающего в низине Индейского ручья, куда родственником было бы удобно и приятно прогуляться и вспомнить нас, когда у них возникнет такое желание.

Конечно, уходящий или нацеленный на грядущее человек может создать и другую память — общекультурную, как это сделал Гораций («Exegi monumentum…») или А. С. Пушкин («Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»), память, которую оставили о себе великие творцы: писатели, живописцы, скульпторы, композиторы, инженеры, ученые всего мира…

Но я говорю об обычных людях, о себе и о таких как я. И думаю не о вечном, не о «месте в истории», а только о памяти близких, о жизни, которая будет без меня, и конкретно о самом процессе (или моменте?) перехода из одного состояния в другое. Вот это самое для меня непостижимое. Конец жизни и собственно материальное ее завершение никаких вопросов не вызывает: всё в биологическом мире имеет свое начало и, к счастью, свой конец. Умирает старое дерево, испускает дух животное, заканчивает свой жизненный цикл мотылек, и человек в этом отношении ничем от них не отличается. Непонятно другое — исчезновение сознания: вот я был на свете, что-то чувствовал, помнил, думал, представлял, и вдруг всего этого нет! Меня — нет, ничего нет…