Старовский раскоп

Так что за лето восемнадцатого года всем миром сладили на окраине еще одну избенку, а Ингмар огляделся по сторонам ищущим взором. Зазнобы среди клановых девиц у него не было, и на сеновале оказывалась обычно какая случайная, в тот же вечер и приглянувшаяся Кошка. Всё равно любил он одну Саат. Она куда красивее всех девок вместе взятых и ночью хорошо было с ней бегать по росяным полянам. Так что Кошки пушили хвосты, а Ингмар думал. Вероятней всего, так ничего бы он и не надумал, но вмешался отец и сам сговорил за него тихую, скромную Фенечку Куприянову. Огласили и свадьбы ждать оставалось до декабря.

Фенечка ходила вся сияющая, гордая, другие девки отчаянно завидовали, а Ингмар пожал плечами отцовскому выбору и в ночь помолвки опять ушел бегать по росе.

Звезды тогда висели звонко и крепко на густом небе, и была это, кажется, последняя ясная ночь того лета.

На следующее утро упала хмарь и заморосило промозгло, а охотники из лесу к вечеру воротились холодные и голодные. Ушел зверь из ближнего леса, словно и не было. Далеко ушёл, как бы не к Волкам. Спугнуло его что, кажись, и отец Иван весь вечер ходил хмурый и задумчивый, всё гадал, к чему бы.

Всю неделю шёл дождь и слышали изредка какие-то раскаты. Гром не гром, а что-то ворочалось далеко за деревьями. И зверь не появлялся. Натаскали еще диких уток малость, женщины их пощипали да залили жиром на хранение. Девки гуляли по лесу, притаскивая целые кузова грибов и ягод, но далеко убредать тоже опасались. Появился в лесу новый запах, прежде Ингмару не встречавшийся. Отец хмурился пуще прежнего, уж он-то наверняка знал, что это за запах, да при себе держал.

А потом из леса со стороны простецкой деревни пришел человек. Немолодой уже, усатый и с котомкой, в стоптанных лаптях и в бедной одежонке. Похож на кряжистый, но трухлявый пень. Просил свести его к старосте.

Ингмар завидел пришельца издали и по старой привычке внутренне ощерился. Приметил, что и отец, увидав, подобрался, напружинился.

— Какими ветрами, мил человек? — спросил отец не шибко приветливо с порога и стоит, внутрь не зовет. И не улыбается даже.

И этот, пришлый, тоже напружинился, но виду не подает.

— И попутными, и да-предпопутными. Здорово, мил человек! К старосте местному я шагаю. Говаривают, ты это?

— Ну, я.

— На жительство я пришел. Слыхал, что есть в вашем краю места незанятые, дай, думаю, удачу попытаю.

— Ну, коли так… Проходи, обговорим, — кивнул отец и этак покосился. Дескать, разберемся сейчас, но и ты, сын, не спускай пока глаз.

В избе, по осени уже натопленной, стоял влажный тяжелый дух прелого — мочила мать яблоки. Зашли как, потемнело, хлестнул в стекла дождь. Сели за стол, а мама Наталька выглянула робко из дальней, нюхнула воздух и спряталась.

— Бабенка моя и сын вот, — пояснил отец. Самовольный прижилец* не нравился отцу всё больше, Ингмар это всем нутром почуял. От пришельца тонко пахло тем же, чем пах в последнее время и лес. — А кличут меня Иваном Анатольевым[24].

— А меня Тимофеем кличут, бобылем хожу. Жона* моя захворала в поветрие, с тех пор и хожу. Чай, помнишь поветрие-то?

— Помню, да Бог миловал, целы мы все остались, — сдержано ответил отец. Теперь он расслабился и, видать, вынес внутренне какой-то приговор.

— Вот, значит, и пришёл я к вам, потому как места у вас тут дикие, нехоженые, никакая зараза, мыслю, не докатится. Примешь? Может, работник кому нужен? Так я не без рук родился. За любую работенку возьмусь. Гляжу только, пахот у вас тут нету, а я больше к пахоте…

Отец задумчиво кивнул. Думал-думал и спрашивает вдруг невпопад:

— А чего в других деревнях не сиделось? И отчего в лесу пахнет порохом?

— Дык… Ясно ж, с чего! Аль вы тут глухие? Аль давно на ярмарках не бывали? Ясно ж — постреливают, вот и пахнет. А не сидится в иных деревнях мне тож потому — постреливают там. Как бы мне чего не отстрельнули. А тут, гляжу, места тихие.

— Кто постреливает-то?

— И взаправду — глухие! Глухомань у вас тут, староста, что вы всю революцию проспали. Ясно дело, постреливают: то белые, то красные, а то и вовсе пятнистые. Царя-то у нас нет теперь, кажный сам себе царь, а вы всё при царе живете, сталбыть…

— Царь при себе жил, а мы — при себе. А что до житья… Ну, живи, коль пришёл. На первое время устроим тебя у вдовы Кушлаковны. Иди сейчас на околицу…

Не прижился бобыль Тимофей в Клане.

Утёк раненько на следующее утро, еще до света. А чего бы ему не утечь, если всю ночь ему в окна совались хари оскаленные демонские? Глазищи желтые сияют, клыки блестят, усы топорщатся, а уж вой стоит! Чертовщина прям, никакого спасу, и образов-то в избе вдовы энтой нету! А только кошара какая-то жестяная в углу! И тоже глаза горят огнем! Святый Боже! Утёк, как есть утёк, еще и рад был, что жив остался. Узелок даже свой не прихватил, забыл. И позже не вспоминал про скромные свои пожитки.

Жалко, конечно, мужичка, как его еще удар не хватил. Но глава велел пугать, чтобы не вздумал простец оседать и чтобы не сильно болтал про "глухоманную деревню". А то потянутся еще, и никакой жизни не станет. Так что клан славно повеселился.