Старовский раскоп

— Боязно?

— Шутиха тоже громко куражится. А потом зашипит да издохнет. Запулиться могёт, кажись, куда попало, так и прихлопнуть по случайности недалеко. Но потом все равно издохнет.

— Думаешь, уйдут?

— Сдерут, что смогут, да и уйдут. Куда им деваться. Они "красных" боятся. Но грохоту наведут. И еще и до ваших глухоманей докатится, будь уверен.

Впрочем, Ингмар и сам уже видел, что докатится.

Перекинулись словечком еще с парой или тройкой мужиков, издали глянул на белобрысое "сиятельство" в синем мундире и начищенных штиблетах. Содрал еще Ингмар без всякой совести резолюцию. Дескать. Всем деревням надлежит собрать зерна со двора столько-то и скота свести в налог столько-то.

Тихо сели на воз да и уехали незамеченными. Домой возвратились уже в ввечеру. Мама Наталька так к груди прижала, что Ингмару аж совестно сделалось. Отец расспрашивал долго и с пристрастием. Потом думал, бормотал, достал карту, водил заскорузлым пальцем. Вынес приговор:

— Уходить надо. Досюда один дошел, и второй дойдет. Без лишней спешки, но уйдем, пока морозы не упали.

* * *

Ночь неспокойная случилась, суматошная. Побежала по дворам вестишка, запричитали бабы. С насиженных мест да в неизвестность? Качали головами и хмурили брови охотники. Им тоже не пришлось к душе. Раньше еще Коты бродячие были, неизнеженные теплым углом и горячими щами, а нынче-то…

Когда Ингмар заснул, снилась ему охота. И дрался он с волком. Тем, давним, большим и матерым. И волк опять побеждал, а Ингмар изнемогал.

А Саат стояла поодаль, смотрела и урчала довольно:

— Кррровушка! Кррровушка!

* * *

Блеклый затертый лист упал на крыльцо ворохом, когда Ингмар вышел с утра пожмуриться на редкое осеннее солнышко. Деревня даже в такую рань встревожено переплескивалась бабьими голосами, детским чириканьем и мычанием коров. Забегала ни свет, ни заря Фенечка, просила бичевы и всё спрашивала — а, может, ничего еще? Может, перемогём? Милое розовенькое Фенечкино личико от волнения и смущения слегка бледнело, когда она осмеливалась поднять глаза на жениха. Ингмар в который раз изумился: ладная, крепенькая, самых добротных, выносливых кровей, и в обхождении мила. А вот поди ж — ровно Ингмару, что есть она, что нету. На сеновале повалять — и весь интерес. Глаза у нее медовые, прозрачные, а волосы отливают пшеничным золотом и не Фенькина ведь вина, что ни капли в ней нет от черноволосой Богини. Не та стать. Впрочем, прав отец: женит сына на сытных щах и прибранной избе. А на Саат-то женат и сыт с ней, ясное дело, не будешь.

Бабы причитали, однако ж дело делали. Лошадей вот на всю деревню пара, быки еще, да с быков проку меньше. И прикупить-то лошадок негде, и скарб оставить немыслимо. На новом месте, да без хозяйства?

Второй день тягал Ингмар на возы мешки с добром. Решено было грузиться потихоньку, чтобы в неделю уехать. Собирался еще Иван просить помощи у Верхних, показывал сыну камешек на шнурке. Синий, теплый под пальцами хрусталь, а на боку — уступчик. Подцепишь ногтём, тайные слова произнесешь — и разговаривай. Только всегда близко к телу носить нужно, чтобы он подпитывался постоянно.

Карту еще отец показывал. Куда идти и что там обживать.

* * *

Лошадиный топот издали заслышала ребятня. Сорочатами затрещали, поскакали по площади возбужденной стайкой.

И ворвался на улицу табун, подымая грязь брызгами. А Иван, беда, на гумне возится.

Пошла Наталья за водой, да так и застыла на месте, как вкопанная. Целая орда конных, кони под ними один агромадные, чуды, а не кони! Расшуганные детишки разлетелись в стороны. А полканы эти вихрем к площади у колодца поднеслись и один, белобрысый с водянистыми мелкими глазенками ловко выпрыгнул из седла аккурат рядом с Наталькой.

Цельный миг глядел на Натальку и её словно бы до глубины прошибло от его взгляда. Глазами съел и не подавился. Скривил злые губы в усмешке:

— Экая баба справная. Гляньте-ка, господа! Зад-то крутой, как у породистой кобылы. Грех не отведать такой кус, а?

И как лапищей своей за грудь ухватил! Ну, завизжала Наталья!

Век бы ей, бабе, не визжать, а язык прикусить и терпеть. Не убивали же, чай. Ну, снасильничали бы — пусть. Встала бы, юбку оправила и дальше пошла… Это потом она так думала, себя терзала бессонными ночами. А тогда — завизжала. Визг встречен был гоготом и непристойными прибаутками. Повывалили на улицу клановые и стоят, не знают, что делать. Но прежде выскочил Ваня. Белый весь от ярости. Заорал-зарычал и на белобрысого с кулаками. Натальку отодвинул и давай мутузить…

Наталька испугалась еще, что на лапы упадет. Лучше бы упал. А он не стал.

А белобрысый пистолет выхватил. И выстрелил. И Ваня осел в грязь. И кровь из маленькой черной дырочки в груди побежала по грязной рубахе.

— Уууууууу! — заголосила Наталька. — Родненький! Ванечка!

И откуда-то бежал Ингмар.

* * *

Выстрел разломал воздух надвое как оголовье топора — орех. Крак! И завизжала мать. У Ингмара в груди бухнуло невпопад и перешибло дыхание.

Высились конные, не торопились спешиваться. Тишь стояла — ушло из толпящихся дыхание. Только мамка причитала. Над отцом.