Старшая кровь (СИ)

Гвиндор резко сел; прекрасные его черты исказило раздражение.

— Народ, у которого и так не было будущего! — Командир вдруг осекся, отвел взгляд. — Мы… Они сами избрали эту унизительную участь. Они предали нас. Самих себя. Отдались в руки захватчикам, готовые стать рабами и принять ту смерть, которую выберут за них новые хозяева. У одной только Розы хватило смелости, чтобы самой решить свою участь. Это — подвиг, достойный восхищения.

Некоторое время молчали. Гвиндор долго смотрел в сторону, закусив от напряжения губу.

— В Долине Цветов ее тоже считали глупой, — сказал наконец он. — Они… хватались за остатки своего былого величия, которое нельзя уже было восстановить. Грезили о новом расцвете эльфов, о создании очередного прекрасного королевства. Вся Долина Цветов забыла о постоянно сдавливающем им шеи людском ошейнике. А я не смог. Мне было противно наблюдать за их граничащей с идиотизмом наивностью.

Гвиндор замолк на минуту, посмотрел Ристелю в глаза.

— Они забыли, что такое честь и смерть с достоинством. Что значит быть свободным. Забыли о том, каково это — быть детьми Старшей Крови.

Небо над ними вдруг разгладилось; отступили черные тяжелые облака, заискрились в вышине мириады молодых звезд.

Ристель и Гвиндор смотрели наверх, на горящие где-то далеко-далеко белые искры. Но видели в них совершенно разные вещи.

— Красивая легенда, действительно, — тихо проговорил Ристель. — Но Белая Роза не сжигала ради своей цели деревни. Не убивала невинных.

— Понятие невиновности относительно, — улыбнулся командир, все также глядя вверх. — Как, впрочем, и все остальные искусственно созданные понятия.

— Конечно. Все будет относительным для того, кто во главе угла ставит собственную смерть.

Гвиндор вымученно рассмеялся, вновь откинулся к бревну.

— Можешь обвинить меня в аморальности, разумеется. — Голос его словно бы надломился. — Можешь сказать, что я хуже тех, кто имеет какие-то четкие принципы. Но жизни-то наши все равно кончатся одинаково.

— Я не понимаю, — раздраженно вставил Ристель, — почему ты так зациклен на смерти. Что, жить тебе совсем не нравится? И светлое будущее тебя не прельщает?

Гвиндор ухмыльнулся.

— А ты действительно думаешь, что для такого, как я, может существовать какое-то «светлое будущее»?

Они долго молчали.

В конце концов Ристель тяжко вздохнул.

— Это… красивая идея, безусловно, — сказал он почти шепотом, глядя себе под ноги. — Умереть, чтобы не запятнать собственную честь — прекрасная цель. Но я… Гвиндор, я…

Он замолчал, поджав губы, и отвернулся.

Командир медленно поднялся. Выпрямился, с грустью глядя на готовящийся ко сну лагерь.

— Я понимаю, — тихо проговорил он. — И не буду обвинять тебя в трусости.

Ристель резко выпрямился, посмотрел ему в глаза.

— Может, и я однажды тебя пойму. Я хочу… понять… — он отвернулся, не выдержав ласково-безразличного взгляда своего командира. — Черт возьми. Я не знаю. Прости.

Гвиндор улыбнулся. Мягко положил руку Ристелю на плечо.

— Все в порядке, — сказал командир, благосклонно глядя на сидевшего перед ним эльфа. — Все-таки в первую нашу встречу я в тебе не ошибся. Потому я не прогоню тебя. Ты волен решать столько, сколько тебе понадобится.

Гвиндор быстро ушел прочь и пропал во тьме. А Ристель еще долго слушал, как потрескивают в костре сухие ветки, обгладываемые пламенем.

4

Они шли сквозь лес, неизменно полный тумана и мха, дряхлых деревьев и беспокойных птичьих криков. Затем — через сосновый пролесок, отделяющий их от большого тракта. Здесь было намного теплее, чем в старом лесу, и солнечный свет легко падал на землю, не встречая препятствия в виде ветвистых крон.

Но Ристель все равно терял счет времени.

Они все шли и шли, и их пути все не было конца. Изо дня в день он уставал все сильнее и с тяжелым сердцем осознавал, что ему и правда не стать никогда подобным своим товарищам. Ристель явственно ощущал свою ненужность отряду, чувствовал, что он лишний, но, увы, не находил в себе сил как-то на это повлиять.

Он был одинок до мозга костей, одинок каждой частичкой своего существа. Его тяготили воспоминания об их диалоге с Гвиндором, мучила жажда еще одного, — хотя бы одного! — разговора с Сигель, изъедали мысли о правильности своего решения примкнуть к отряду, и он совершенно не знал, что ему со всем этим делать.

И страшнее всего ему было осознавать, что ничего может и не поменяться.

***

День был облачным и душным; небо вот-вот должно было разразиться грозой. Они шли вдоль почти что самого края пролеска, совсем близко к тракту, совершенно бесшумно. Ристель, как и обычно, плелся позади, самозабвенно слушая голоса разволновавшихся отчего-то птиц.

Краем глаза он вдруг увидел Сигель, бегущую впереди них, ловко проскальзывающую между древесных стволов, сливающуюся с ними тенью.

Лицо ее вновь закрывал красный платок.

И лишь взглянув на него, Ристель вдруг почувствовал, что что-то не так.

Он ощупал рукой пояс, нервно погладил рукоять отданного ему клинка. А потом вдруг едва не засмеялся, осознав, что меч ему не поможет.