Старшая подруга

Арсения была тихой и покладистой. Вопреки опасениям врача, к которому Ульяна периодически ее возила на осмотр, она не буйствовала, не покушалась на самоубийство, беспрекословно слушалась во всем. Ела, если ей велели есть, укладывалась спать, когда говорили ложиться. Вот только говорить она практически перестала. Лишь «да», «нет», да иногда просила «чайку». На работу она больше не вышла, ее рассчитали. Ульяна после долгих хлопот оформила Арсении пенсию по инвалидности, хоть какое-то подспорье к крохотной пенсии по выслуге, которую получала воспитательница, отдавшая больше четверти века работе с детьми.

Сама Ульяна устроилась в свой же детдом нянечкой и уборщицей. Во время работы часто срывалась и бегала домой проведать Арсению. Заведующая закрывала глаза на ее отлучки – в детдоме все жалели Арсению. Так и жили – сажали в огороде картошку и помидоры, топили баньку, ходили гулять на озеро. От покойного мужа Арсении осталась лодка, старенькая, но вполне прочная. Ульяна сажала в нее Арсению и катала по озеру. Той очень нравилось, а Ульяна все вспоминала сон, приснившийся ей накануне Колькиной гибели.

Как-то раз она убиралась в кабинете у директрисы. Намывала полы, вытирала пыль с многочисленных полок. Сама директриса куда-то вышла и долго не возвращалась. Ульяна намочила тряпку и, встав на табуретку, полезла на самые верхние полки, где пыль лежала плотным слоем, точно снег в лесу на Новый год. Она орудовала тряпкой и по обыкновению напевала под нос любимую песенку. Неожиданно табуретка под ее ногами качнулась. Ульяна едва удержала равновесие и схватилась рукой за одну из полок. Оттуда тотчас посыпались на пол пыльные и пухлые картонные папки. Чертыхнувшись, Ульяна слезла с табурета, кинула тряпку в ведро и принялась собирать рассыпавшиеся по полу бумаги. Утрамбовав папки, она уже хотела вернуть их на свое место, под самый потолок, но тут увидела один затерявшийся листок – он спланировал аккурат под директрисин стол и лежал там, одинокий и сиротливый. Ульяна достала его и понесла к папкам. Но тут что-то заставило ее остановиться. Она застыла на месте, разгладила чуть помятую бумажку. Взгляд ее внимательно изучал строки, написанные синей ручкой аккуратным полудетским почерком: «Я, Золотова Евгения Геннадьевна, отказываюсь от своей дочери. Обещаю не препятствовать ее усыновлению…»

Дальше Ульяна дочитать не смогла. Руки ее задрожали, в глазах стало двоиться. Евгения Золотова. Однофамилица? Но в детдоме не было воспитанницы с такой же фамилией. Ульяна судорожно полезла в папку. Отыскала подколотые вместе листы: это было ее личное дело. Год и месяц рождения, заключение врачей. История перевода из областного дома малютки. И, наконец, паспортные данные и адрес матери – Золотовой Е. Г. Листок, валявшийся под столом, явно выпал оттуда, из личного дела. Папка была архивной, в ней хранились документы на воспитанников, давно выпустившихся из детдома.

Ульяна стояла, точно пришибленная. Она привыкла давным-давно не вспоминать о матери. Более того, она считала матерью Арсению Борисовну, и ей было глубоко плевать на историю своего рождения. Однако тут что-то пробило ее. Воровато оглядываясь и прислушиваясь, Ульяна вытащила файл из общей папки, свернула и сунула к себе в сумку. Затем поспешно дотерла пыль, убрала ведро и тряпку в подсобку и побежала домой. Там она забралась на второй этаж, куда Арсения последнее время не поднималась и где раньше была Колькина спальня. Достала файл, аккуратно разложила на старой тахте все документы по листику. Сомнений не оставалось – ее мать звали Евгения Золотова, и жила она совсем рядом, в каких-то двадцати пяти километрах. Наверное, совсем молодая еще, судя по году рождения в паспорте. Должно быть, давно замужем, растит детишек. Ходит на работу, ее уважают и ценят, считают матерью семейства…

Ульяну вдруг накрыла волна ненависти и гнева. Она, словно это было вчера, вспомнила, как попала в детдом. Как ее травили и обижали. В ушах ее звучал крик: «Хромоножка! Стрекоза!» Что было бы с ней, если бы не Арсения? Возможно, она, не выдержав издевательств, свела бы счеты с жизнью, выпрыгнув из окна. Или ее забили бы до полусмерти старшие воспитанники – такое, к сожалению, случалось.

Ульяна не могла понять, что так взбудоражило ее. Возможно, найденные документы были лишь катализатором: ее психика давно была подкошена смертью любимого и заботами о душевнобольной. Возможно, долгое сидение в глуши, в старой деревянной избе, работа поломойки – все это вместо того, чтобы учиться в столице, в престижном вузе, – возможно, это было слишком тяжело для нее, но она не хотела себе в этом признаться.

Так или иначе, мир вокруг изменился. Ульяна неотступно, днями и ночами думала о матери. Ей казалось, что судьба несправедливо с ней обошлась. С самого момента рождения ей не повезло, в отличие от других. И не везет дальше. Почему же самый близкий человек, та, которая дала ей жизнь, не испытывает к ней любви и сочувствия? Почему хладнокровно отказалась от кровиночки, бросила ее в этом равнодушном, жестоком мире?