Старше

Наступила тишина, пока все осознавали слова Галлеи.

Тара нахмурилась, ее глаза прищурились, и ее непоколебимая вера в лучшую подругу пошатнулась. Она тяжело вздохнула.

— Это правда?

— Да, — ответила Галлея.

Тара уставилась на Галлею ледяным взглядом, и ее преданность дала трещину. В ней расцвели сомнения.

— Ты солгала ему, чтобы переспать с ним?

Я поперхнулся.

Паника охватила меня, когда я взглянул на Галлею и Тару. Галлея отпрянула назад, в ней зародились новые страхи. Потерять лучшую подругу. Потерять обретенную семью.

Медленно я вернул внимание к дочери, вглядываясь в ее расстроенное, измученное конфликтом лицо.

Воспоминания заполнили меня светом и любовью. Сладкие, нежные моменты. Детский смех, долгие домашние задания, игры в парке, общение за просмотром ситкомов, поедание мороженого на полу в гостиной. Дни рождения, океанские волны, семейные ужины, сказки на ночь.

Но все это затмило обещание.

Обещание девушке слева от меня, что я всегда буду бороться за нее. Защищать ее. Оберегать, чтобы никто и никогда больше не смог причинить ей боль.

Я причинил ей боль.

Я поддался, потому что был слаб. Потому что влюбился в нее, несмотря на мигающие неоново-чертовски-красные знаки, говорящие мне, что нужно немедленно повернуть назад.

Однажды Тара простит меня.

Я знал, что простит.

Буря пройдет, волны утихнут, наша семья справится с этим.

Но Галлея?

У нее никого не было. Некому было провести ее через моря неопределенности, через приливы и отливы восстановления.

Она уже потеряла одну семью, я не мог позволить ей потерять еще одну.

Меня захватило чувство.

Болезненное, всепоглощающее чувство.

Храбрость. Глупость. Смесь того и другого.

Опустив взгляд в пол, я обрел дар речи и использовал его, чтобы солгать.

— Ты права, Тара, — прошептал я, и навязчивый гул моих отрывистых слов был достаточно громким, чтобы обрушить горы.

Галлея ослабила хватку на моей руке.

На ее лице промелькнуло выражение чистого недоумения.

— Что?

— Ты права. Во всем. — Я повернулся к Таре, стараясь быть убедительным. — Я сделал это. Я воспользовался Галлеей, когда она была уязвима, и я ненавижу себя за это.

— Рид… — Галлея побледнела на моих глазах. — Нет.

Я продолжал.

Я должен был продолжать, потому что у нас не было будущего, какой бы дорогой мы ни пошли. Но для Галлеи еще был выход. Ради ее сердца я возьму всю вину на себя.

— Я знал, что она влюбилась в меня, — сказал я. — Я был одинок, слаб и эгоистичен. Галлея прекрасна, и я потерял контроль над собой.

Галлея впилась ногтями в мое плечо, ее слова были полны неверия.

— Нет! Он лжет. — Она повернулась к Таре и Уитни, ее лицо было искажено. — Он лжет, я клянусь.

— Я не вру.

Уитни закрыла глаза и провела пальцами по волосам.

— Рид, прекрати. Просто замолчи.

— Галлея ни в чем не виновата, — продолжал я, наполняясь решимостью, заставляя себя произносить слова, в то время как мой желудок сводило, и меня чуть не выворачивало наизнанку. — Я знал, что это неправильно, но все равно сделал это. Невзирая на последствия. Эти тренировки были моей идеей. Это был повод находиться рядом с ней, потому что я не мог держаться на расстоянии.

Моя дочь вскинула руку вверх и прикрыла рот, крепко зажмурив глаза.

— Не вини Галлею. — Умолял я Тару, пока внутри меня все разрывалось на части и умирало. — Пожалуйста. Она не заслуживает ничего из этого. Вини меня. Это я плохой парень. Я заставил ее поверить, что между нами что-то настоящее, чтобы затащить ее в свою постель. Я не горжусь этим. Мне стыдно. Но это гребаная правда.

Мои конечности дрожали, во рту пересохло. Тошнота подкатывала к горлу, и все, чего мне хотелось, — это кричать с крыш, что я люблю эту девушку, а она любит меня.

Но Тара никогда бы не поверила в это.

Она бы распяла Галлею. Я видел это по ее бледному, как у призрака, лицу.

И это распяло бы меня.

Плечи Тары дрогнули, лицо стало пепельно-белым. Она смотрела на меня с выражением ужаса и отвращения, а затем отняла руку ото рта, чтобы заговорить. Уничтожить меня.

— Ты отвратителен. — Ее зубы стучали от испытываемых эмоций. — Ты отвратителен, и я тебя ненавижу.

Мои глаза наполнились слезами, а голос задрожал.

— Я понимаю. Я тоже себя ненавижу.

Мгновение я наблюдал, как моя маленькая девочка переваривает все то, во что я только что заставил ее поверить, а потом она пронеслась мимо меня в прихожую и выскочила на улицу, оставив входную дверь болтаться на петлях, как шар для сноса зданий.

Галлея подняла подбородок, ее глаза встретились с моими. Мы смотрели друг на друга: на моем лице мелькнуло извинение, на ее — презрение. Черты ее лица исказились от истерики, по щекам потекли слезы. Она покачала головой в ужасе от лжи, которую я только что выплеснул, как воду.

С жалобным криком Галлея отпустила мою руку и выскочила за дверь, захлопнув ее за собой.

Задребезжали оконные стекла.

Взревел двигатель.

На подъездной дорожке взвизгнули шины.

После того как все стихло, в комнате воцарилась жуткая тишина, как после урагана. Постапокалиптический гул.