Старший брат (СИ)

После похорон бабушка закрылась в спальне, но её рыдания были слышны сквозь дверь. А потом она словно онемела. Всё делала молча. Перестала общаться с соседями и подругами. В доме стало невыносимо. Все почему-то разговаривали вполголоса. Задвинули в угол большой круглый стол, за которым всегда собирались большой компанией. К нам перестали ходить гости.

Но мне тогда было не до того. Никита болел – у него была двусторонняя пневмония. Наш сосед, мировое педиатрическое светило, приходил по вечерам и долго расспрашивал меня о состоянии братишки. Оставлял мне лекарства, научил делать уколы. Помню, как мне было страшно в первый раз прикоснуться к исколотой попке малька. Как я старательно протирал ваткой место укола, рисовал на ней йодную сетку. Как поил горькими лекарствами. Как до полного изнеможения ходил и ходил по комнате, укачивая измученного малыша.

Я помню, как перебил маму, когда она спрашивала какой торт мне купить на День Рождения – «Прагу» или «Птичье молоко».

- А кто будет с Никитой сидеть?

- Я попросила Елизавету Николаевну.

- Нет.

- Прости, что?

- Нет. У меня не будет Дня Рождения. Никита болеет.

- Но…

- Ты же знаешь, что он с чужими плачет. А у него и так температура. А будет реветь, ещё наорёт.

- Но Лёшенька…

- Нет, я сказал!

Вот так я и встретил свой тринадцатый День Рождения – с горящим маленьким тельцем в руках.

- Это вы к Кареву?

- Я.

- Идите в восьмой кабинет. Поговорите с врачом.

Китка рос умненьким, очень впечатлительным мальчиком. Помню, бабушка читала какую-то страшную сказку, в которой кто-то кого-то съел. Я еле успокоил братика, так он расплакался.

Ещё он очень любил музыку. Он был ещё совсем крохой, когда дядя Коля заметил, что стоит поставить пластинку с нежной негромкой мелодией – и малёк замирал, слушая. Особенно, почему-то ему полюбилась «Лунная соната». Чтоб он ещё в ней понимал - в три-то года?

- Ну, как, как это объяснить? – поражалась бабушка. - Ведь это и Витюшина была любимая вещь!

И надолго замолкала, вспоминая деда.

- Вы понимаете, что я обязан сообщить в милицию? – Врач оказался почти моим ровесником. – Я обязан…

- Ты моего братишку на ноги поставить обязан. С остальным я сам всё решу.

Небо за окном провисло чуть не до самой земли. Тяжкие тучи волоклись, цепляя брюхом за верхушки деревьев.

Неожиданно по ноге легко хлопнули. Прямо по ране. Я едва сдержался от того, чтобы не взвыть.

- Вижу, что разобрался. – Хирург недобро сощурился. – Сильно?

- Да нет… так… чтобы думали в другой раз…

- Балда! Я спрашиваю – тебя сильно зацепили?

Я пожал плечами:

- Нормально. Заживёт.

- Штаны снимай. – Он уже мыл руки. – Снимай-снимай, я посмотрю.

В первый свой школьный день Никитка пришёл в слезах:

- Мне сказали, что я не твой брат! Я тебе не родной!

«Суки». Нашёлся же доброхот. «Узнаю, кто натрепал, убью!»

Пришлось прижать его к себе:

- Ну, что ты… самый родной. – Я сидел перед ним на корточках и вытирал зарёванную мордочку. – Ты ж мой братка. Самый родной и любимый.

Никитка кинулся мне на шею:

- Лёшенька, я тебя люблю!

- И я тебя, родной. – Я гладил узкую спинку. – И я тебя.

Анестезия была качественной. Девять швов, а я почти ничего не почувствовал. Только повело маленько, когда со стола слезал. Врач, кстати, тоже оказавшийся Лёхой, шутливо треснул меня по загривку:

- Герой! Думать же надо! А если б инфекция?

- Я коньяком…

- Оно и видно, что за тебя коньяк думал. – Он осторожно вёл меня по коридору к своему кабинетику.

Помог лечь, стянул кроссовки, укрыл каким-то стареньким одеялом.

- Лежи. Сейчас наркоз отходить начнёт. Отлежишься, пойдёшь.

Лёха мотался по всему отделению, писал какие-то бесконечные назначения. Дождь мерно барабанил по подоконнику. Я уже почти уснул, когда меня потрясли за плечо:

- Ты как?

- Пойдёт. - Было больно.

- Ясно. Чаю хошь?

- Угу.

Щёлкнула кнопка закипевшего чайника. Лёха сходил куда-то и принёс тонко порезанный лимон, пачку печенья. Выставил на тумбочку сахар в кофейной банке, поставил щербатую кружку:

- Угощайся.

Беда пришла спустя два года, откуда не ждали. В то солнечное воскресное утро в наш дом постучали. На пороге стояла она – Лариска. Слегка располневшая, но всё такая же красивая.

- Я приехала за сыном, - коротко сообщила она.

И начались для нас хождения по мукам. Суд, потом второй, третий… комиссия за комиссией. Дед, царствие небесное, забирая ребёнка и не подумал о том, чтобы взять у стервы письменный отказ от ребёнка. Самое интересное, что когда дед оформлял малька на своё имя, ни одна собака в ЗАГСе и не подумала сказать ему о том, что нужен этот самый отказ.

Лариска жадно перебирала Никиткины шмотки – на нас, детях никогда не экономили, у нас всегда было всё самое модное и красивое. Я понять не мог как это – она что же, сдала нам Китку на хранение?! Как в ломбард?! Мой мир, моя вселенная безжалостно рушилась.

- Если бы мальчику было десять лет, - объясняла мне судья, - мы могли бы его самого спросить, с кем он хочет жить. А так – все права на стороне матери.

- Жестоко ты… - Лёха пристально смотрел на меня поверх стакана с чаем. – Перебор.