Старший брат царя. Книга 1

В Коломну Юрша и Аким прибыли в полдень следующего дня. Умылись, почистились; Юрша с горестью заметил, что за седмицу парадная одежда здорово измялась и запачкалась. Сколько же смен нужно, чтобы всегда быть в чистом?!В Голутвинском монастыре они узнали, что государь в трапезной празднует победу над Девлет-Гиреем со священнослужителями и воеводами, которые только что вернулись с тульского дела. Вокруг толпился народ, особая толкотня была у красного крыльца. С трудом Юрша протолкался туда. Стража пропустила его, и он оказался в сенцах. Здесь стояли монахи, дьяки и вои; пришлось ждать, пока кто-либо выйдет из трапезной. На его счастье, вскоре появился Спиридон, одетый не по-походному, а в ферязь алого атласа и в сафьяновые сапоги. Юрша остановил его:

— Государю скажи, прибыл из Москвы я.

— Некогда нам, некогда! — замахал на него Спиридон. — Пируем мы.

— Скажи: грамота у меня от царицы.

— Давай грамоту! — обрадовался тот.

— Ты очумел?! Порядка не знаешь!

Спиридон оскалился:

— Как хочешь. Тогда жди.

Но на этот раз ждать пришлось недолго. Появился монах и провел Юршу гульбищем[5] в светлицу, где обычно отдыхали священнослужители после трапезы. Сейчас все здесь было убрано к приему царя. Монахи, согнувшись, застыли у входа. Юрша достал из рукава грамоту-свиток царицы, расправил его, попробовал шагнуть, но громко заскрипели половицы. Остановился, рассмотрел все изразцы на печке, дорожки на полу и уж хотел пройти в угол и сесть на скамейку. Но тут неслышно отворилась незаметная дверь около печи, и, низко согнувшись, вошел Иван, за ним — Спиридон, неповоротливый боярин, дьяк и два монаха. Юрша приветствовал царя низким поклоном. С первого взгляда понял — государь здорово во хмелю, но старается держаться на ногах. Лицо у него сизое, под глазами землистые пятна, обострились презрительно-хмурые черты. Ему не было дела до гонца: боярин и Спиридон поспешно расстегивали тяжелую, расшитую каменьями барму, потом ферязь, шитую из золототканого алтабаса. Сняли то и другое. Оставшись в одной пропотевшей розовой шелковой рубахе, расправил плечи, потянулся. Спиридон принялся вытирать его влажной ширинкой. Иван буркнул: «Квасу». Монахи уже держали две братины и кувшин, наполнили их квасом. Боярин выпил из одной, а вторую поднес царю. Пока он пил, монахи пододвинули скамью к окну и накрыли ее ковром. Испив квас, царь сел на эту скамью и только теперь обратился к Юрше:

— Давай.

Сломав печать, начал всматриваться в написанное. По мере того как Иван читал, хмурость стиралась с его лица, у глаз собрались морщинки, вот-вот он готов был улыбнуться, но письмо закончилось. Потребовав еще кваса, Иван обратился к Юрше:

— Вот ты какой! Государыня тебя сладкоречивым называет. Пишет: глаголишь краше писаного. — Иван говорил отрывисто и хрипло, будто простуженным голосом. — Значит, угодил и ей и князю Юрию. А писать можешь?

— Учили меня и этому.— Добро. Тут у меня есть Федор-туляк, я его сейчас сотником сделал. Ты про него, кажись, упоминал. Так он с нами в поход пойдет. Сам он толком ничего рассказать не может, ты его расспроси, да порасспрашивай князей да воевод, что под Тулу ходили, моим именем, чтоб все говорили. Потом во Владимире писать садись, писцов возьми. Слышишь, боярин, троих писцов даешь.

— Слышу, государь, слышу. Лучших дам.

— Вот, вот. Получится лепо, останется грамота на веки вечные на радость людям... Покажи перстни... Не хватает адамантова. Напишешь, от меня будет поминок... А теперь где мне лечь?.. Уходите все: и ты, Спирька, а ты, Юрша, погоди...

Когда все удалились, спросил:

— Как Прокофий?

— Боярин Прокофий на стругах идет по Клязьме в Собинку. Проводил его до Павлова Посада. Оставил ему двадцать стрельцов.

— Противился ехать?

— Нет, государь. За два дня собрался.

— Барыню видел? Обрадовалась?

Юрша задержался с ответом.

— Ты чего?

— Дозволь начистоту сказать?

— Иначе со мной нельзя. Говори.

— Барыня Мария Орестовна ехать не хотела, больной сказалась. Пришлось пригрозить...

— Чем пригрозил? — В голосе царя послышался гнев.

— Один с ней остался и сказал: если не поедет добром, прикажу стрельцам силой везти.

— А вдруг и впрямь заболела?

— Нет, государь, болезни не было. А она поняла: когда государь повелевает, наше дело повиноваться.

Иван, закрыв глаза, задумался. Юрше показалось, что он уснул, стоял, боясь шевельнуться. Но Иван, не открывая глаз, сказал:

— Ты верный слуга, Юрша, спаси Бог тебя. И объяснил ей правильно. Ибо сказано: нет большей вины, нежели противление воле господина твоего... Теперь накрой меня... Да не так! Не умеешь ты за царем ухаживать! Покличь Спирьку.

8

Часа за два до заката стало известно, что царь идет смотреть пленных крымчаков. Народ повалил на берег Москвы-реки рядом с монастырем. Тут над обрывом стояла тесная толпа татар, главным образом стариков, женщин и детей; среди них были и нукеры, в большинстве своем раненые, многие со связанными руками.