Старший брат царя. Книга 1

— А почему бы и нет? — усмехнулся Юрша. — Многие знали, что Георгий остался в живых. Старец Пантелеймон, Деридуб и ты знали, где он прячется, и молчали. А у Харитона все складно получается, и опять же мои сны наяву... Старец Пантелеймон, я отлично помню, первым сказал мне: «Родился ты, отрок Георгий, двадцать второго апреля тридцать четвертого лета[6], а отцом твоим был раб Божий Василий, ныне преставившийся. Царствие ему Небесное!..»

...Долго они тогда говорили, спорили даже, и наконец Юрша согласился с Акимом, что спокойнее жить не взваливая на себя ярмо великокняжества. Да и нет никаких записей, будто он — старший брат царя. И правильно: думать так — гордыня непомерная.

Обо всем вроде договорились, только не придумали, как заставить Харитона молчать. Все ж Аким дал слово пока его не трогать. Решили еще раз помыслить, когда самозванец поправится и наступит время уезжать.

В городе Федор встретил Юршу с предложением отпустить его, Федора, и воинов-туляков домой на побывку. Наместник присоединился к его просьбе. Для охраны самозванца стрельцов хватит, — доказывали они, — да местных воев больше сотни, татар и в помине нет. А разбойнички всегда были, но их шайки небольшие. С Тулой же ямской гон налажен, гонец за день и ночь обернется туда и обратно.

Юрша согласился. Час спустя туляки умчались.

16

В среду, 20 июля, на Ильин день, в Новосиле началась ярмарка. Уже накануне со всех сторон по дорогам из глухих лесов потянулись груженые подводы, гнали коров, быков, овец. Перед городским частоколом устанавливали столы, навесы, ругались из-за места. Заранее приготовленные загоны заполнялись скотом. Над Зушей повисли рев, мычание, визг и крики.

Ярмарка за частоколом зашумела с первыми лучами солнца, ворота в город открыли с ударом колокола к заутрене. Пускали только пеших. Нищие, юродивые, калеки прорвались первыми и со всех ног, а иные ползком спешили на паперть занять доходные места. Тут, перед раскрытыми вратами в храм, происходило настоящее побоище. Но появились прихожане, в сражении наступало перемирие, старые и новые раны выставлялись на обозрение, чтобы разжалобить сердобольных.Пока шла заутреня, на столах по всей площади перед церковью торговый люд выкладывал красные товары, иноземные  дивные украшения, утварь, сбрую разную, оружие, кольчуги. Выйдут прихожане после молитв благочестивых, после проповеди, глаза разбегутся у них и посыпятся в карманы торговцев копейки медные и серебряные. А подальше, близ Лесных ворот, обжорные заведения разные, царевы кабаки. Стоят около дверей сонные прислужники, поджидая гостей, почесываются, позевывают да переругиваются беззлобно. Здесь обжорки для богатого и среднего люда, а для пьяни перекатной, подзаборной вывезены бочки с брагой и медом за город, там подешевле и стражников поменьше, — пей, сколь душе угодно.

Поближе к вечеру, после обеденного отдыха, пошел и Аким на ярмарку. Он хотел присмотреть чепрак под седло Юрши, старый совсем истерся. Надеялся под конец торговли взять подешевле. Так оно и вышло: узористый чепрак достался за полцены. Вернулся довольный. Но заговорил о другом:

— Юр Василич, помнишь с донских болот людишек? Так я тут увидел одного, он себя называл тогда сватом Гурьяна.

— Пригласил бы его. Чем он торгует?

— Скоморошничает, да так ловко. Думаю, своей волей не пойдет.

— Ну приведи. Наместник говорит, шайки Кудеяра тут бродят. Так он, глядишь, из такой.

Аким кликнул двух стрельцов.

Ярмарка уже расходилась. Только в конце ряда красных товаров толпился народ, оттуда доносились взрывы смеха и звуки балалаек. Аким и стрельцы протискались к свободному от людей кругу. В середине несколько скоморохов на балалайках, свистульках и ложках наяривали плясовую. По кругу с медведем шел сивобородый дядя, протягивал шапку и гундосил: «Братия и сестрицы! Пожертвуйте на пропитание веселой шатии да вот этого малого — косолапого».

Малый косолапый был на голову выше дяди, подпоясанный ярко-красным кушаком, он вертел головой, неловко кланялся, а когда в шапку падала звенящая монета, облизывался и широким жестом гладил себя по животу.

Позади медведя лихо выплясывал вприсядку скоморох в кургузой, несуразной одежонке. Он ухитрялся, прыгая, подыгрывать на балалайке и горланить:

А и где же это видано?

А и где же это слыхано?

Чтобы курочка бычка родила,

Поросеночек яичко снес!

А безрукий то яичко унес!

А слепой-то подглядывал!

А глухой-то подслушивал!

Безъязыкий «караул» закричал!

А безногий-то вдогон побежал!

Танцор поравнялся с Акимом, тот, шагнув вперед, преградил ему дорогу:

— Здорово живешь, сват Гурьяна!

Танцор остановился на последнем коленце и начал распрямляться, не спуская глаз с Акима и продолжая бренчать на балалайке, протянул:

— Здорово, здорово. Моя корова не знала, кого забодала... — сделав скачок, бросился от Акима и оказался в руках стрельцов. — Э-э, и побегать не дадут! Тихо, тихо, струны не порвите.

— Ах, скоморох ты, скоморох! Как нелепо. К тебе десятник стрелецкий обратился, а ты... Пошли теперь беседовать в другом месте.