Старуха

Остановившийся, чуть прищуренный Димонов взор был устремлён на другой берег. Там было ещё пустыннее и глуше. Не было даже намёка на присутствие человека и вообще чего-то живого. Только разрозненные, разбросанные на огромном просторе островки растительности, деревьев и кустов, облитые медно-красным закатным отсветом, да бескрайнее море высокой изумрудной травы, плавно, волнообразно колыхавшейся под порывами ветра и напоминавшей волнующийся океан. И где-то в беспредельной дали, на линии горизонта, – тонкая чёрная полоска леса, окаймлявшая всё видимое пространство и местами тонувшая в плотневшем сумраке. Глаз различал повисший над нею бледный полупрозрачный серпик луны. На противоположных краях небосвода расположились, будто противостоя одно другому, два небесных светила: тускневшее, умиравшее солнце, бросавшее на землю свои прощальные косые лучи, и молодой, рождавшийся месяц, едва заметный пока что, но уже готовившийся вступить в свои права.

Димон вздохнул и поник головой. Глубокая, хватающая за сердце тоска охватила его. Ему вдруг пришло на ум, что может случиться так, что он никогда больше не увидит этих таких знакомых, вроде бы примелькавшихся картин, красоты которых он раньше почему-то не замечал. Этой неспешно текущей полноводной реки и её пологих берегов, покрытых пышной кудрявой зеленью, этого огнистого закатного багрянца, венчающего вершины деревьев и вспыхивающего на речных волнах, этих безграничных далей, простиравшихся до самого горизонта и упиравшихся в небосклон. Его всегда отчего-то особенно притягивала и манила эта безбрежная заречная даль, убегавшая, казалось, в никуда, сливавшаяся с облаками и терявшаяся в неясной мутноватой дымке где-то на границе неба и земли. В детстве он думал, что именно там находится край земли. А дальше – ничего. Пустота, небытие… И с тех пор он хотел побывать там, чтобы проверить эту свою версию и посмотреть, какой он, край земли. Разумеется, от этих наивных детских представлений давным-давно не осталось и следа. Но очарование неизведанного, непознанного, таинственного сохранилось. И по-прежнему хотелось побывать там, на другом берегу. И ещё дальше… Но всё как-то не доводилось. Постоянно что-то отвлекало. Всё время были какие-то иные дела, казавшиеся более важными. То одно мешало, то другое. И нехитрая детская мечта вынуждена была уступать, понемногу тускнея, заволакиваясь туманом. И лишь изредка всплывая в памяти и ненадолго вновь овладевая воображением. Вызывая попутно горькие сожаления о чём-то потаённом, сокровенном и несбывшемся…

– Поехали уже домой, – раздался недовольный, брюзгливый голос Макса. – Я не понимаю, чё мы здесь торчим? Нафига мы вообще сюда припёрлись?

Димон и Миша, отвлечённые от своих дум, у каждого особых, но в чём-то главном очень схожих, встрепенулись, немного растерянно оглянулись кругом, потом посмотрели друг на друга и, словно поняв один одного, молча кивнули. После чего, подгоняемые непрекращавшимся ворчанием Макса, бросили на реку прощальный взгляд, взобрались на велосипеды и тронулись в обратный путь.

Назад ехали совсем медленно, точно полусонные, едва, будто через силу, нажимая на педали. Миша и Димон, казалось, ещё больше сникли и ушли в себя, совершенно не реагируя на окружающее, не замечая его, словно выпав из него. Подобному настроению в какой-то мере поддался и Макс, который, вопреки своему обыкновению, был тих, хмур, сосредоточен и по-прежнему недоброжелательно поглядывал на приятелей, кривил лицо и неслышно бурчал что-то в их адрес.

Сгущались сумерки, улицы были почти пусты, автомобили и прохожие попадались всё реже. В окнах домов, мимо которых ехали друзья, загорались огни. А к тому времени, когда они преодолели большую часть пути и были в квартале от своего двора, уже совсем стемнело и вот-вот должны были зажечься уличные фонари. Двигавшийся впереди и немного, на несколько метров, обогнавший спутников Димон выехал на объятый сумраком перекрёсток и, несмотря на владевшую им глубокую задумчивость, по привычке кинул беглый взгляд по сторонам. И, убедившись, что ни поблизости, ни поодаль никакого транспорта нет, пересёк тротуар и выкатил на проезжую часть…

Всё, что было дальше, он запомнил и отчётливо, и одновременно неясно, расплывчато, фрагментарно. Чётко отпечатались в памяти лишь отдельные, отрывочные эпизоды, жалкие обрывки чего-то большего и цельного. Всё же остальное тонуло во мраке, таком же, который окутывал в тот момент перекрёсток. Это было как во сне…