Старуха

– А вот сейчас посмотрим, – сквозь стиснутые зубы процедил Димон. – Авось что-нибудь и даст.

И двинулся в указанном направлении, провожаемый безучастным, чуть одурелым взором приятеля. Пару минут он безразлично и бездумно смотрел на Димона, который, сначала, будто в раздумье, остановившись перед грудой картофеля, затем, словно уловив или почуяв что-то, упал на колени и принялся разгребать эту довольно внушительную кучу обеими руками, разбрасывая картофелины в разные стороны и глухо рыча от охватившего его странного, непонятного воодушевления. Могло показаться, что он обезумел. Что безнадёжность их положения, мысли о близкой смерти, начинавшееся удушье разрушительно подействовали на его мозг, не выдержавший такого напряжения, давший сбой и от недостатка кислорода начавший угасать. Но Мише, похоже, не было до этого никакого дела. Некоторое время поглядев на неистовствовавшего напарника пустыми, стеклянными глазами, он, видимо утомившись этим необычным зрелищем, опустил веки, уронил на грудь упорно клонившуюся вниз бронзовевшую голову и стал понемногу оседать на пол.

Но Димон не дал ему снова впасть в забытьё, на этот раз уже вполне могшее стать смертельным. Он вдруг прекратил свои размашистые беспорядочные движения и огласил погреб оглушительным ликующим воплем:

– Смотри, Мишаня! Смотри-и-ы!..

Миша, словно недовольный тем, что неугомонный товарищ не даёт ему покоя и то и дело нарушает его сон, поморщился, как если бы готовился заплакать, и обратил на друга апатичный, ничего не выражавший взгляд. Но тот, в своём радостном возбуждении, по-прежнему несколько напоминавшем сумасшествие, не замечая этого, энергично махал рукой и, не переставая, подгонял чуть живого приятеля:

– Давай, давай, ползи сюда. Резче! Ты погляди только, что тут такое!

Но вялый, инертный Миша не спешил двигаться с места. На его мертвенно бледном, изнурённом лице, как и прежде, было написано недовольство и недоумение. А кроме того, смертельная усталость и безмерное равнодушие. К окружающему миру, которому не было больше до него никакого дела, шумевшему где-то там, наверху, за пределами тесного, заставленного банками и заваленного картошкой погреба, которому суждено было стать его могилой. К самому себе, своей участи, своей уже едва теплившейся в нём, утекавшей из него по капле жизни. К обезумевшему напарнику, не перестававшему оживлённо жестикулировать и настойчиво призывать его смотреть на что-то. Но он меньше всего хотел сейчас смотреть на что-то, пусть даже очень любопытное и интригующее. Он желал только одного – поскорее лечь на этот влажный ледяной пол, уронить голову на его неровную шероховатую поверхность, по которой бегали юркие скользкие мокрицы, и закрыть глаза. Чтобы, вероятнее всего, никогда уже не открыть их, погрузившись в глубокий, беспредельный и безбрежный, длиною в вечность сон.

Но то, чего не мог изменить своими истошными воплями Димон, изменило лёгкое, едва уловимое дуновение свежего воздуха, коснувшееся вдруг измученного, застылого, как посмертная маска, Мишиного лица. Оно подействовало на Мишу как удар хлыстом. С необыкновенной живостью он вскочил с пола, на котором умостился было, чтобы забыться навсегда, и ошеломлённо огляделся вокруг, ловя носом и ртом этот кусочек животворного воздуха и пытаясь определить, откуда от донёсся, откуда он взялся в закрытом, закупоренном подземелье, в безвоздушном пространстве, пронизанном запахами гниения и смерти. И, по-видимому, ещё не веря своим ощущениям, полагая в глубине души, что он обманулся, что как умирающему от жажды чудится в предсмертных грёзах вода, так и ему, задыхающемуся, полумёртвому, представилось напоследок чистое, живительное дуновение. И даже эта мимолётная иллюзия заставила его подскочить с пола, освежила его мысли, почти вернула его к жизни.

Окончательно же он вышел из так долго владевшего им столбняка, когда его обострившееся до предела обоняние среди застывшей вокруг духоты, от которой спирало дыхание и останавливалась кровь в жилах, уловило аромат свежести, чистоты, жизни. Скорее всего, это совсем не был аромат, но ему в тот момент почудилось именно так. Кажется, никогда ещё он не вдыхал такой сладостный, кружащий голову воздух, напоминавший благоухание цветов в палисаднике или многообразные полевые и лесные запахи, которые приносил ветер из-за реки. Он всей грудью, широко открыв рот и раздувая ноздри, дышал им и никак не мог надышаться. И, определив наконец, откуда он несётся, Миша, чудесным образом ожив и взбодрившись, в мгновение ока оказался рядом с приятелем и обратил взгляд туда же, куда был устремлён остановившийся, горевший ярким огнём Димонов взор.