Старуха Шапокляк

— Я вам не судья, Владимир Петрович, — сказал следователь. — В частности, потому, что действительно не воевал и не имею моральных оснований осуждать. Но я абсолютно убежден, было в вашем поведении в том злосчастном кишлаке нечто неприглядное, что вы предпочли забыть, и о чём вам напомнила встреча с покойной Козыревой.

— Вы отдаете себе отчёт? — сказал я. — Я ведь и жалобу могу написать в вышестоящую инстанцию.

— Отдаю, — сказал Иван Геннадьевич. — Более того, я нахожусь в весьма щепетильной ситуации, доказательств у меня нет, одни лишь предположения. Считайте, что для меня это дело — вопрос офицерской чести, если я не смогу доказать вашу вину, готов предстать перед судом.

— Хорошо, — сказал я. — Давайте без резкостей. Если вы так уверены, что во время войны в Афганистане я совершил недостойный поступок, свидетелем которого осталась только Козырева, что ей мешало обратиться в компетентные органы с требованием восстановить справедливость. За тридцать с лишним лет она даже не поинтересовалась судьбой злодея.

— Я сам над этим вопросом сломал всю голову, — сказал следователь. — Наиболее разумное объяснение, Козырева была убеждена, что вас нет в живых. И тут вот ещё что. Не слишком профессионально для меня говорить о подобных вещях, но если вы не виновны, это вас никак не затронет, а если виновны, вряд ли испугает. Козырева почти два года провела в коме, между жизнью и смертью. Психика человека, даже самого здорового и циничного, неизбежно меняется. Мне кажется, она искренне поверила в приоритет божьего суда над человеческим.

— То есть, — сказал я. — Зло неизбежно наказуемо, если не при жизни, то после смерти точно. Душа грешника неминуемо попадёт в ад, интересное заявление представителя министерства внутренних дел Российской Федерации. В церковь меня поведёте, товарищ следователь, каяться? Правда, непонятно, как в таком случае поступить с тайной исповеди.

— Я обыкновенный полицейский, — сказал Иван Геннадьевич. — И, в общем-то, атеист. Не моя вина, что в этом деле постоянно возникает странная мистическая составляющая. Вот, например, исчезновение Артеменко.

— Кто это? — спросил я.

— Карина Артеменко — сиделка Козыревой, та самая, которая отсутствовала в ночь смерти покойной. Вы знаете, она пропала. Купила билет на самолёт, улетела и не вернулась в Москву. Догадываетесь, куда она отправилась?

— Понятия не имею.

— Она улетела в Челябинск, Владимир Петрович. Очередное странное совпадение.

— Послушайте, Иван Геннадьевич. В Челябинске живёт больше миллиона человек. Из чего вы делаете вывод, что сиделка Козыревой поехала в Челябинск для встречи со мной? Вдруг у неё здесь родственники живут? Она сейчас пьёт чай и знать-не знает, что московский следователь в своих фантазиях её уже похоронил.

— Может быть, — сказал Иван Геннадьевич. — Пока не могу ни подтвердить, ни опровергнуть свои подозрения. Мы объявили её в федеральный розыск, и есть у меня мрачные предположения, что живой мы Артеменко не найдём. Вы на позапрошлой неделе не покидали город?

— Нет, у меня, знаете ли, сумасшедшая загрузка на работе. Хотели было с женой съездить в Тайгинку, проведать её отца, он болеет в последнее время, но так и не собрались.

— Жена, разумеется, подтвердит?

— Естественно, — сказал я. — У меня от жены тайн нет.

— Владимир Петрович, вам знаком этот человек? — следователь кладёт на стол старенькую чёрно-белую фотографию. На фотографии Неруда держит в поднятой руке автоматическую винтовку. Я сижу в его ногах с деланой улыбкой.

— Знаком. Это Пабло Неруда, он так сам себя называл. Как его звали по-настоящему, мне неизвестно. В плену я был его личным рабом.

— У вас хорошая выдержка, Владимир Петрович, — сказал Иван Геннадьевич. — Ни один мускул на лице не шевельнулся. На допросах в Особом отделе вы о нём не рассказали.

— Особый отдел больше всего интересовало, не завербовала ли меня американская разведка. В этой связи сообщать о белобрысом не было нужды.

— Тоже самое мне сказал бывший старший следователь Особого отдела Оганезов, который вёл ваше дело. Вы его помните?

— Смутно. Я тогда был в растерзанном состоянии.

— Он просил передать вам привет. Подполковник Оганезов на пенсии, живёт по большей части на подмосковной даче, крепкий армянский старик с очень хорошей для его возраста памятью. Он мне так и сказал, эта фотография и подробности биографии русского перебежчика, его, кстати, звали Ивик Олег Евгеньевич, отпрыск потомственной чекистской семьи, попали в Особый отдел после разгрома банды в восемьдесят девятом году, незадолго до вывода наших войск из Афганистана. Вы к тому моменту учились на четвёртом курсе института, никаких правонарушений за вами не числилось, проще говоря, вас решили не дёргать. «Чего прошлое ворошить, — сказал мне Оганезов. — Парень тогда пытался вернуться к нормальной жизни. Какая у него там могла быть разборка с этим Ивиком, одному богу известно, нам известно лишь, что Ивик был убит незадолго до того, как ефрейтор Овчинников попал в отделение Красного Креста в Пешаваре. Собаке собачья смерть».

— Тогда зачем прошлое ворошите вы? — сказал я.