Старухи

Мила, его мама, работала вахтой. Раз в несколько дней уезжали они с Иринушкой, пока та жива была, в райцентр, а оттуда их маршрутка фабричная везла на упаковку. Пару суток там, потом обратно до райцентра. А с райцентра на попутках до деревни. Димасик-дурачок мамку по запаху узнавал, от неё всегда шоколадом пахло или ванилью. Как собачёныш чуял: тихо, бывало, всё в доме, а он всполошится — и к двери. Мамка, стало быть. С конфетами со смены домой приехала. Ну, или с Иринушкой, бывало, перепутает, та тоже с этаким флёром ходила. И в этот раз подскочил и кричит: «Мамка!». А в воздухе, и правда, как бы сладостями запахло.

И старухи всполошились. А что, ведь и такое могло быть, что Милка, наслушавшись Матрёниных россказней, домой рванула, шутка ли, такие дела происходят. Рассудив так, Матрёна пошла к дверям, дочку встречать. Да только тихо там, за дверьми, и на дворе никого. Да и машины никакой ведь не слышно было, не пошла же Милка из райцентра в ночь домой пешком…

Поспешила Матрёна со двора в дом обратно. А в доме и того странней. Сидят все старухи рот корытом, в окно смотрят. А за окном… Вроде как в саване белом кто-то мечется. Не темно на дворе, а так, сумерки, лето ж, где темноты набраться, а от них ещё хуже видно. В ночи-то белое хорошо видно, а в такой серости густой не пойми, что происходит. Вроде как девка какая мечется у окна, да что-то жестами кажет. А по всему дому и вокруг — запах конфет…

— Иринушка, — тихо прошептала Олюшка. — Сама пришла…

Сидят бабки, не шелохнувшись, как в телевизор, в окно смотрят. А за окном чудеса: пляшет саван, да что-то бабкам пытается вроде как объяснить…

— Впустить что ль? — спросила подруг Олюшка.

— Ты что?! Ты что?! — зашипела Анисья. — Дух это, кто его знает, что у него. Вдруг чёрт какой из лесу прётся, мы ж у лешего вроде как добычку отобрали, мужика-то этого отбили. Морок он навёл, будто Иринушка, а это — кикимора покойницей обернулась и под окном сейчас плачет.

— Вот дела! — вскрикнула Матрёна, побледнев. В это же мгновение привидение исчезло, словно бы Матрёна его спугнула своим голосом.

Матрёна и Олюшка засеменили к тому месту, где только что явилось видение, однако там было пусто. Походили под окном, потоптались. Нет, ничего. Вернулись в дом.

— Что ж это Иринушка всполошилась. Не лежится ей спокойно, — завела тему Анисья.

— А как тут лежать спокойно, пока душегуб по свету ходит, — вздохнула Олюшка.

— Так может тот мужик-от душегуб и есть? — заключила Матрёна. — Иринушка нам что-то показывала ведь, может, на него? Вот она и пришла нам показать, что он убийца-то?

Старухи переглянулись.

— А кто ж его-то самого тогда избил? — после паузы продолжила Олюшка.

— Тоже верно. Не Иринушка же, прости, Господи, — мелко закрестилась и захихикала Анисья.

До утра оставалось недолго. Едва успеть старухам наговориться о произошедшем.

Вот вскоре раздался звук мотора, и бабки высыпали на двор.

— А милиция где? — спросила Анисья Милку, торопившуюся в дом.

— Только фельдшер, занята твоя милиция, не убили ж никого, — резко ответила Мила.

— Мамка! — с криками бросился ей на шею Димасик.

Тонкоусый нервный фельдшер с чемоданчиком подошёл вплотную к Матрёне:

— Ну? Где ваш леший? Показывайте.

Старухи ринулись разгребать хлам от дверей, чтобы пропустить к рыжему врача.

Фельдшер прошёл, уселся на край кровати и, как и тогда с Иринушкой, начал свой нервный осмотр. Старухи сгрудились за дверью, любопытно разглядывая происходящее.

— Фелшер, чойта, в тетрадке своей не пишет ничего? — зашептала Анисья.

— Так это он, когда про мёртвого, тогда пишет. Человек, пока живой, кому он нужен. А как помрёт, то про него и в газетах, и в учебниках напишут. Будто подвиг какой совершил. А про живых чего писать, кому они интересны?.. — рассудила Олюшка.

Долго фелшер с рыжим толковали. Всё врач о чем-то спрашивал. А рыжий всё что-то писал ему в ответ. И то, фелшер иного человека всего ощупает, язык велит показать, а тут всё больше разговоров у них вышло. Все листочки, что рыжий исписал, доктор себе в чемоданчик аккуратно сложил.

После осмотра «фелшера» к столу позвали. Тот, на удивление, легко согласился. Сколько ведь раз бывал на деревне, всегда отказывался, словно брезговал. А тут старухам и потрафил.

Приятно. Вот сразу видно, что хороший человек, не дичится. Тут ему на стол и варенье малиновое, и самогоночки с погребу. Хорошему человеку да разве жалко. А он и то, и другое — уважил бабок-то, те и разомлели. Да и то сказать, приехал-то он как демон суровый, словно огнём из глаз всех пожжёт сейчас, а после осмотра размяк, будто б подменили, совсем другой человек: балагур и добряк.

— Ну, что же с нашим-то? С рыжим-то? — спросила Матрёна, подливая фелшеру кипяточку.

— А ничего, отойдёт. Разговорчивее, правда, не станет, — рассмеялся он в ответ.

— А что он нам писал про пустоту какую-то? — озабоченно спросила Анисья.

— Наркоман ваш этот рыжий, бабушки, — грустно сказал фельдшер.

— Как это? Настоящий? Поди ж ты! — часто закрестилась Анисья.