Старый дом и его обитатели

Люська подошла к станку, ухватилась за конец ткани и стала ее тянуть. Раздался сухой треск, и в руках у Люськи остался кусок ткани. Снова пришлось забраться на табуретку и начать снимать покрывало сверху, осторожно, аккуратно, освобождая углы ткани, загнутые за концы стоек. Ткань отлипалась неохотно от «насиженных» мест. Люська потягивала ее, вслух уговаривая поддаться, опуститься, ведь жалко рвать такую старинную красивую ткань. Наоборот, ей хочется сохранить ее, не повредить. Уговоры подействовали, и драпировка вдруг без усилий, легко скользнула вниз, обнаружив перед изумленным взором девочки еще одну ткань. Ну, под ней уж точно должен быть холст. Возможно, именно здесь на подрамнике осталась последняя картина неизвестного художника.

И тут устойчивая, прочная табуретка на маленьких, но толстых ножках закачалась, а с ней вместе и Люська. Она ухватилась, «рефлекторно», как сказал бы в этой ситуации папа, за верхнюю часть станка, и они все вместе: табуретка, станок с картиной и она сама полетели вниз. Пересохшие деревянные части мольберта рассыпались.

Люська поднялась, постанывая, растирая то ушибленное колено, то плечо, то лоб. На него пришелся основной удар, на ощупь было понятно, что там образовалась большая шишка. Но Люська мгновенно сразу забыла о боле: рядом с ней, на полу, сбросив все покрывающие и закрывающие драпировки, лежала картина, а на ней… была сама Люська! Так они смотрели друг на друга, а лучше сказать, смотрелись, как в зеркало, девочка с картины на Люську, а Люська на девочку. Вот тут-то Люське стало впервые страшновато. Еще бы, увидеть своего двойника, которому (которой) сейчас было бы лет сто, наверное, а то и больше, – от такого вздрогнет всякий.

Она стала осторожно приподнимать картину и медленно подтащила ее к окошку, чтобы лучше разглядеть. Поставила, убедилась, что картина не упадет, подвинула тяжелое кресло, устроилась поудобнее и стала разглядывать портрет. Девочка, ее ровесница, сидела на стуле с высокой дугообразной спинкой, подтянув ноги к подбородку, в точности, как любила сидеть сама Люська. Девочка серьезно смотрела на того, кто смотрел на нее. Только где-то в уголках губ застыла ироничная улыбочка. Лицо, целиком и по отдельности: глаза, нос, щеки, губы, растрепанные белокурые, чуть в завитках волосы, – все было в точности, как у самой Люськи. Единственное различие было в одежде. На девочке была белая блуза с голубыми полосками на широком воротнике, типа «матроски» и темно-синяя в складку юбка; на голове смешная соломенная шляпка с цветочками и ленточками по бокам, на ногах – белые носочки и узкие туфельки. Ничего такого современная Люська в жизни бы не одела. Сама она давно не вылезала из джинсов, и как ее не уговаривали родители, особенно отец, она не соглашалась сменить их на сарафан, юбочку или платьишко. Но глядя на свою «ровесницу», Люське пришлось признать, что та выглядит очень привлекательно.

Так они и смотрели друг на друга, «близняшки», разделенные веками. Люське надоело молчать, и она завела разговор с незнакомкой.

– Ну, и как тебя зовут и вообще, почему ты на меня похожа? Может, мы родственники, ты моя прапрабабушка какая-нибудь? Но мне никогда никто не говорил, что у нас в роду были художники. Или художник просто нарисовал соседскую девочку, или дочь кого-нибудь из знакомых, гостей, которые приезжали на дачу? Здесь, я понимаю, собиралось много народу. Устраивали балы, танцевали, играли на гитаре, пели, читали стихи, выходили в сад рисовать на пленере, да? А у нас сейчас на дачах ничего такого нет. Только шашлыки жарят каждую субботу, а потом идут толпой купаться, кричат, часто неприлично. Вот, дорогая моя девочка из прошлого века, ничего из книжек, где описывают упоительные дачные вечера, не осталось. А днем так вообще скукотища. Хорошо, что я тебя нашла. Я могу к тебе приходить хоть каждый день. Согласна?

И вдруг, в тот момент, когда Люська закончила свой длинный монолог вопросом, девочка с картины чуть приподняла с колен подборок, улыбнулась и кивнула головой, как бы отвечая «согласна». Люська открыла рот, закрыла, сглотнула слюни, набежавшие невесть, почему и, мотнув головой из стороны в сторону, как бы сбрасывая наваждение, хрипло пробормотала: «Ох уж эта наша зрительная иллюзорность… Или правы Марья Ивановна с Виолеттой Сергеевной? Да, да, гасить надо разыгравшееся воображение, останавливать, а то с ума сойдешь».