Старый корабль

Дождь шёл и шёл, то моросящий, то проливной. Иногда его сменяли падающие на землю большие капли. В это время партсекретаря рабочей группы Вана, главу Крестьянского союза Бородача Луаня и городского политинструктора вызвали на собрание в район. Там шла суровая критика правого уклона, проявляющегося повсеместно при работе по земельной реформе, его называли также «линией зажиточных крестьян». Особо начальство отметило Валичжэнь, заявив, что там мероприятия по земельной реформе проводятся слишком «деликатно». Секретарь Ван получил выговор от приехавшего в район с инспекцией высокого начальника. Вернулся он в городок, охваченный глубоким беспокойством, и не знал, как быть. Бородач Луань курил одну сигарету за другой, сжимая и разжимая кулаки. Один Чжао Додо просто сиял.

Тем вечером Чжао Додо вместе с ополченцами раздел догола несколько человек, на которых они давно зуб точили, и поставил мёрзнуть в ночи на куче земли. Они дрожали от холода и, когда Чжао Додо спросил: «Может, хотите у огонька погреться?» — встали на колени, умоляя: «Смилуйся, командир Чжао, разведи немного огня…» Хихикнув, Чжао Додо принялся прижигать им сигаретой тела ниже пояса с громким криком: «Вот вам огонька!», а они с воплями пытались закрыться руками… Так всю ночь он и забавлялся. На рассвете его разыскал Бородач Луань и сообщил, что донесли на помещика по прозвищу Рябой, у которого спрятан целый кувшин серебряных монет. «Это пара пустяков», — заявил Чжао Додо.

Он велел скрутить Рябого, как шар, и водрузить на стол. А потом обратился к нему:

— Ну и как насчёт кувшина звонкой монеты?

— Нет у меня никакого кувшина, — промычал Рябой. Один из ополченцев забрался на стол и сильным ударом ноги сбросил его на землю. Остальные водрузили его обратно.

— Ну и как насчёт звонкой монеты? — опять вопросил Чжао Додо.

— Нету.

Последовал новый пинок от стоявшего на столе. Из носа и рта Рябого потекла кровь. Узнав о происходящем, заявился Чжао Бин. Он остановил ополченцев и велел им выйти, мол, надо поговорить с Рябым. Чжао Додо увёл своих людей. Без конца вздыхая, Чжао Бин развязал Рябого. Человек начитанный, он говорил на смеси литературного и разговорного языка, словно это придавало ему больший авторитет.

— Вся страна уже другого цвета, какая польза от кувшина с серебром? — начал он.

Стиснув зубы, Рябой молчал, а потом заявил:

— Серебра мне не жалко. Во мне говорит ненависть!

— Подлые людишки подобны сорной траве, — вновь вздохнул Чжао Бин. — Стоит ли ненавидеть их? Смотрел бы ты на всё полегче… Подумаешь, какие-то вонючие медяки! — Он продолжал в том же духе, пока Рябой не сказал:

— Хватит! — И, зажмурившись, стал рассказывать, где спрятано серебро. Когда вернулся Чжао Додо с ополченцами, Чжао Бин велел им отпустить Рябого.

— Куда торопиться? — заявил Чжао Додо. — Вот выкурим с ним по сигаретке и пойдём. — А когда Чжан Бин ушёл, закурил и стал после каждой затяжки прижигать тело помещика. Тот катался по земле от боли, но не издал ни звука. Чжао Додо потушил сигарету. — Раз не так больно, вечером покурим ещё.

Вечером он явился один и, прищурившись, глянул на Рябого:

— Ну что, покурим? — Тот смотрел на него молча. Потом вдруг резко выкинул руку, попав Чжао Додо прямо в глаз. Боль была нестерпимой, но Чжао Додо ловко выхватил тесак и взмахнул у себя перед лицом. Отрубленная по локоть рука Рябого, дрожа, упала на пол. Беспрестанно моргая и потирая глаз, Чжао Додо подошёл, наступил на него и, нагнувшись, пробормотал:

— Темно, что-то плохо вижу… — С этими словами он размахнулся и опустил тесак Рябому между глаз. Голова разлетелась на две половинки. Это был второй человек, которого он зарубил.

Дожди не прекращались, опутывая городок, словно сетью. На улицах поскальзывалась и урождённая Ван, и Бородач Луань, и Ши Дисинь, упал даже Суй Инчжи, который выходил из дома нечасто… День за днём по городку ползли слухи, мол, плохо дело, начальство получило указания убивать. Слухи были один серьёзнее другого, ополченцы в дождевых накидках день и ночь фланировали по улицам. Среди ночи раздавались выстрелы, потом повисала тишина. Слышался лай собак, громкий плач детей. «Вот оно, началось», — бормотали под нос старики, курившие у окна. Пока это были лишь разговоры, никого ещё не убили. Но постепенно на улицах и в проулках стали появляться молчаливые люди — глаза покрасневшие, руки сложены на груди. Про них народ говорил, что когда начнётся резня, эти первыми схватятся за ножи. Встретив Чжао Додо, эти красноглазые тихо вопрошали: «Ну что?» И тот торопливо бросал на ходу: «Скоро».