Старый корабль

Народ рассчитывал, что, как только прекратятся дожди, снова будут проводить общие собрания на месте старого храма. Перед началом дождей их уже пару раз проводили, и проходили они неплохо. Туда приносили вещи помещиков и зажиточных крестьян, всё это записывал Длинношеий У. Потом вещей стало так много, что и записывать перестали. Сваливали в нескольких комнатах Крестьянского союза, а потом распределяли. Одной семье — сундук, другой — большую керамическую вазу; женщинам нравилась разноцветная одежда и ткани, и они их беспрестанно щупали. Один холостяк никак не мог расстаться с разноцветными штанами, бормоча: «И что же там внутри?» Народ прыгал, пел песни, хотел, чтобы после вещей раздавали и животных, раздавали, раздавали, раздавали. Но после полуночи многие втихомолку возвращали вещи изначальным владельцам. Постучавшись, они шептали: «Я признал твой сундук, второй дядюшка, вот и принёс тебе… Так уж мир теперь устроен, не обессудь!» Первым об этом узнал отец тогда ещё маленького Чуньцзи, Бородач Луань, который в то время возглавлял Крестьянский союз, и тут же доложил в рабочую группу. Секретарь Ван отправил людей забрать вещи обратно, но их возвращали всё равно. Чжан Бин тогда был учителем в городской домашней школе, он пришёл помогать Длинношеему У в учёте добычи и в школе уже не появлялся. «Тех, кто принимает вещи назад, нужно замкнуть в подвале, — предложил он Бородачу Луаню, — чтобы желающие вернуть распределённое не нашли хозяев». Его предложение быстро одобрили, и некоторых тут же посадили. Мужчин и женщин отдельно, членов одной семьи тоже. Но и после этого находились те, кто возвращал вещи, сваливая их у ворот прежних хозяев. Секретарь Ван созвал ответственных работников на собрание и заявил, что самое важное — мобилизовать массы. «Это дело непростое, раз в десять сложнее, чем мы предполагали. Тут и страх, и привычка уважать сильного, да ещё семейные факторы. Нужно, чтобы они успокоились, осмелели, работы ещё предстоит немало». На собрании ответственных работников призывали глубже проникать в массы, ходить по дворам и вести индивидуальную работу. Говорилось, что особое внимание следует обратить на воспитание активистов, их нужно находить, расшевеливать, создавать целые отряды. С массами необходимо быть откровенными, выкладывать всё начистоту, давать им понять, что готовы бороться вместе с ними за уничтожение гнусной системы эксплуатации. Пассивно выжидая, победы не одержишь, её можно добиться, если встать на борьбу всем миром. А опора бедняков — коммунисты и Восьмая армия[68]. Секретарь Ван был за то, чтобы временно отпустить задержанных, а Бородач Луань остался этим очень недоволен. Как раз в это время случилось непредвиденное: дочка одного помещика переспала с городским политинструктором, а тот отпустил с поста ополченца. В результате помещик сбежал, прихватив с собой ценности. Обнаружив это, ополченец арестовал его и привёл назад. Тогда дело политинструктора вскрылось, и он лишился поста. Бородач Луань вне себя от ярости ругался последними словами и заявил, что ни одного из задержанных отпускать нельзя. Чжао Додо первым в городке попал в число активистов, к тому же он был ополченцем, выступал на стороне Бородача Луаня и часто наведывался в подвал, где сидели задержанные. Сняв кожаный ремень, он охаживал им сбежавшего помещика, сопровождая каждый удар ругательством. Услышав, что Чжао Бин назвал трюк этого помещика «ловушкой с красавицей», он теперь с каждым ударом орал: «Вот тебе „ловушка с красавицей“! Вот тебе „ловушка с красавицей“!» А ещё зажёг связку курительных палочек и стал прижигать помещику подмышки. Тот вопил и вырывался, потом разбил до крови голову об стену. Узнав об этом, партсекретарь Ван сурово раскритиковал Чжао Додо и по этому случаю провёл учёбу в отряде самообороны, запретив любые жестокие наказания. Бородач Луань придерживался иного мнения, он заявил, что Чжао Додо много страдал и ненависть его глубока, а жестокими были все эти помещики, когда здесь заправляли. Секретарь Ван сказал, что мы, коммунисты, не можем бороться с врагами их же методами. «Мы тут стараемся, мобилизуем массы, — вспылил Бородач Луань, — а как мобилизовали, ты сразу на попятный!» — «Мобилизовывать нужно классовое сознание масс, — строго ответил секретарь Ван, — а не животные инстинкты!» Луань замолк, но борода у него продолжала подрагивать. Вечером, сидя на кане руководителя Крестьянского союза, секретарь Ван покритиковал себя за то, что вспылил днём, но возвращаться к изначальному вопросу не стал. Он выразил надежду, что собеседник сможет строго придерживаться политики земельной реформы, более дальновидно подходить к этой кампании, говорить народным массам, что они ни в коем случае не должны стремиться убивать всех без разбора и испытывать при этом временную радость, что им нужно полностью удалить корни эксплуатации и построить новое общество. На что Бородач Луань откровенно заявил: «Ты прислан сверху, как скажешь, так и будет». Работа по мобилизации масс набирала размах, большую роль при этом сыграл Женский комитет спасения[69] и народное ополчение. В рабочей группе сочинили новые песни, соответствующие работе по земельной реформе, и заставляли детей распевать их. Народ обсуждал реформу на улицах и переулках, присоединялись даже те, кто долгое время сидел взаперти и никуда не выходил. На месте старого храма опять провели общее собрание, на помост один за другим поднимались активисты с жалобами на тяжёлую жизнь. Обстановка на собрании накалялась, собравшиеся непрерывно выкрикивали лозунги, и шум стоял, как от горного потока. И вот Валичжэнь охватило пламя гнева, которое грозило перерасти в страшный пожар.