Старый корабль

— Ну да, — кивнул Баопу. — Тоже Го Юнь давал. — Он снова закурил и, затянувшись, закашлялся… Потом снова спросил: — Ты уже начал читать её? — Цзяньсу отрицательно мотнул головой. — А ты почитай, — продолжал Баопу. — Её тоже нужно читать с усердием. Ты можешь только на байхуа читать, оригинальный текст не поймёшь. Раньше у отца была книжка с параллельными текстами на байхуа и на вэньяне, старом литературном языке, книгу ему подарил один заезжий учитель. Читать её тоже очень волнующе. Понимаешь, что кругозор современного человека очень ограничен, не идёт ни в какое сравнение с возможностями оценки человека древности. Цюй Юань с ходу задаёт больше семидесяти вопросов. «Каков был довременный мир? Чей может высказать язык? Кто Твердь и Землю — „Верх“ и „Низ“ — без качеств и без форм постиг? Был древний хаос, — говорят. Кто чёткости добился в нём? В том, что кружилось и неслось, кто разобрался? Как поймём? Во тьме без дна и без краёв Свет зародился от чего?»[67] С самого начала он спрашивает о самом главном. Почти все люди дня сегодняшнего думают о том, что у них перед глазами, устремления их всё больше ограниченны — воистину жалкий народ. Ты не слушал, когда техник Ли рассказывал об инопланетянах? Я в это время смотрел на звёздное небо и думал: если на этих звёздах есть люди, что они собой представляют? Как бы они рассудили, где ложь и где истина в Валичжэне? Как бы они посмотрели на схватку и крики на общем собрании по подряду? Не знаю… Смертны ли они? Кремируют ли они покойника, когда кто-то умирает, плачут ли по нему? Хватает ли у них еды, столько, чтобы она никогда не кончалась? Проводят ли они собрания по классовой борьбе и критике, связывают ли людей стальной проволокой? Что если так и есть? Сколько ни думал, не могу представить, что их сердца могут быть такими же твёрдыми, как у валичжэньцев, — не может такого быть. Будь это так, звёзды не могли бы столь ярко сиять по ночам. Однажды перед заходом солнца я увидел под городской стеной слепца с потрёпанной сумой за плечами и бамбуковым посохом в руках. Из глазных впадин старика что-то вытекало, с каждым шагом он передвигался не больше, чем на полчи. Я спросил: «Куда ты идёшь в такой поздний час?» Он сказал, что идти ему ещё далеко. Я пригласил его зайти перекусить и переночевать, но он помотал головой, сказав, что у него впереди ещё долгий путь. Я смотрел, как он передвигается небольшими шажками и думал: где, интересно, его домашние? Сколько времени ему ещё потребуется, чтобы добраться? Почему мы, в том числе и я, глядя на такого человека, проходим мимо? Неужели не можем предоставить таким людям специальную коляску и еду? Если бы мы поступали так, как было бы здорово! У нас что, сил на это нет? Разве таких слепцов много? Будь их много, почему прошло столько лет, а я больше ни одного не встречал? Не верю, чтобы весь Валичжэнь не смог бы в течение года облегчить страдания одного слепца. А ещё я однажды был в городе по делам и ночью увидел старуху, которая, кряхтя, рылась в мусорном баке. Укололась обо что-то и с визгом вытащила руку. Вытащила другой рукой то, обо что укололась, и продолжала копаться. Потом свернула обрывки бумаги и верёвки и ушла. Я встречал её несколько ночей подряд, он приходила и уходила в одно и то же время… Душу охватила печаль. Казалось, это моя мама. Что же случилось? Неужели у нас нет сил, чтобы помочь одной старой женщине? Не знаю. Знаю лишь, уверен, что у нас нет никакого повода говорить, что наше государство и наша жизнь такие прекрасные и замечательные, когда мы можем спокойно смотреть, как старики ведут такую жизнь, пусть даже это один человек! Мне могут возразить, что говорить легко, и если помочь этой старухе, тут же появится другая; если помочь и этой, будет ещё одна! Я отвечу: помогайте! Появится ещё кто-нибудь, снова помогайте! Ведь если весь город живёт, не копаясь в отбросах, как можно позволять такое старухе, которой и жить-то осталось немного? Те, кто правят в городе, как и те, кто у власти в Валичжэне, только и знают, что говорят, какие они справедливые и бескорыстные. Они могут сказать, что видеть не видели этой старухи. Как тогда я, человек не городской, первый раз за много лет появился в городе и тут же увидел? Если действительно не видели, подождали бы рядом с мусорным баком! В первую ночь помогли бы ей тащить рваную бумагу, а на другую устроили бы её в тёплый дом…

Баопу говорил всё громче и громче и умолк, лишь когда его окликнул Цзяньсу.

— Слишком о многом ты размышляешь, брат, и в больших подробностях. Поразмыслил бы о семье Суй, о себе самом! Слишком о многом переживаешь, слишком далеко заглядываешь и в результате пребываешь в печали… Сяо Куй ушла, нет любимого человека в твоём сердце. Раз к этому всё пришло, следует хорошенько подумать об этом. Всё будет хорошо, если ты избавишься от болезни. Тебе за сорок, брат, а мне за тридцать, мы оба ещё молоды. Ещё не поздно что-то сделать, брат!

Обхватив голову руками, Баопу пробормотал:

— Сяо Куй ушла…