Старый корабль

Вокруг отстойника царило спокойствие, следивший за ним работник уже где-то прикорнул. Цзяньсу остановился у края, глядя на раствор, отсвечивающий под газовой лампой светло-зелёным. Цвет приятный, поверхность ровная, как зеркало. Крахмал спал в растворе крепким сном, закваска обнимала своё дитя. В ноздри бил душистый, вроде бы чуть кисловатый запах. Он понимал, что это ещё не идеальный раствор, что он питает всё остальное производство, что от него зависит идеальное прохождение нескольких последующих производственных процессов. Под светом фонаря его тень падала на поверхность чана, и ему показалось, что он видит на воде пару чистых, незамутнённых девичьих глаз. Он перевёл взгляд, ища железный ковш и обжигающую трубу с горячей водой: нужно было только пустить горячую воду, добавить несколько черпаков чёрных дрожжей, и дело сделано. Из цеха за стенкой не слышалось гомона, только слабые удары ковшом. Найдя шланг с горячей водой, Цзяньсу притянул его и повернулся за чёрными дрожжами. В это время кто-то зевнул — из-за стенки вышла Даси, она тёрла глаза и, не видя, куда идёт, приближалась с этой стороны к отстойному чану. Цзяньсу поспешно убрал руки под накидку и встал у неё на пути. Когда Даси подняла голову и увидела Цзяньсу, глаза её блеснули, и сна в них как не бывало. Кашлянув, она уставилась на шланг, из которого текла горячая вода и вырывались клубы белого пара.

— Брат Цзяньсу… — проговорила она.

Цзяньсу не ответил, с мрачным лицом он тихонько наступил на шланг с горячей водой. «Взять бы эту Даси на руки и швырнуть в чан, — бормотал он про себя. — Но главное, чтобы она с её дурацким выражением лица ничего не поняла». И он ногой отпихнул шланг в сторону.

Даси тёрла о фартук покрасневшие руки. Губы у неё дрожали, изо рта вырывался какой-то писк, высокая грудь ходила ходуном. Цзяньсу зыркнул на неё горящими глазами, и она отступила на шаг. Потом присела на корточки и, опустив голову, стала смотреть на свои красные руки. Цзяньсу шарил по её телу злым взглядом, и сердце вдруг запылало жаром. Он подошёл к ней, не колеблясь, протянул сильные руки и обнял. Она склонила голову ему на руку и крепко прижалась к ней губами. Цзяньсу поднёс её на руках к чану и сказал, глядя ей в глаза:

— Сбросить тебя, что ли? Ну как ты не вовремя заявилась!

Даси смотрела на него пылающим взглядом:

— Ты не сможешь.

— Да ты просто судьба, — безнадёжно усмехнулся Цзяньсу. Он закутал её в свою широкую накидку и почувствовал, как она взволнована. Хоть и крепко укутанная, она не чувствовала себя уверенно. Обняла его обеими руками за грудь и снова склонила на неё голову. «Какая прелестная пухлая кошечка», — думал про себя Цзяньсу, глядя на неё в просвет накидки. А вслух сказал:

— Вот возьму и отнесу тебя к себе в каморку.

Даси вздохнула, а потом посыпалась её прерывистая речь:

— Брат Цзяньсу, отдаю себя тебе, отдаю… Ты мне нравишься просто на сто миллионов! Я…

Она выражала свою любовь в цифрах. Обнимавший её Цзяньсу вдруг вздрогнул. Пришла на ум подсчитанная намедни огромная цифра. Не обращая ни на что внимания, он вытащил её из-под накидки и стал покрывать поцелуями обнажённую кожу, бормоча при этом:

— Это огромная цифра, её можно постепенно уменьшить… Даси, ты и есть огромная цифра!

Вся в слезах, Даси тяжело дышала:

— Ты мне нравишься на сто миллионов. Неси меня, куда хочешь, всё равно, куда. Я последую за тобой. Ты хочешь меня? Бери меня, убей меня, ни за что не буду на тебя сетовать… я!

Цзяньсу ни с того ни с сего шлёпнул её, потом снова закутал под накидку. Видя, что освещение понемногу меняется, он бросил:

— Рано или поздно ты будешь моей. — Поставил её на пол и велел идти в цех. Она противилась, пришлось её подтолкнуть, и только тогда она ушла.

«Бедолага!» — вздохнул он про себя.

Уже через много дней Цзяньсу вспомнил о произошедшем в то раннее утро у отстойника и испытал глубокое сожаление. Пожалел, что промешкал и что Чжао Додо дёшево отделался; даже пожалел, что сразу не отнёс Даси к себе домой. Ему, крепкому зрелому мужчине, у которого кровь кипела в жилах, никак не удавалось спокойно спать и не получалось с расчётами. Та огромная цифра словно мелкой сетью опутывала всё тело, глубоко врезалась в плоть и вызывала невероятные мучения. Он так ворочался на кане, что даже замарал циновку. Сунул руку, понюхал: кровь. Снова улёгся на спину, вперясь в почерневшую балку. И в душе пришло понимание: эти два дела рано или поздно будут завершены, должны быть завершены.

На третий день за ним домой неожиданно прибежал человек от Додо.

— Чан пропал! Чан пропал! — торопился выкрикнуть он.

Охнув, Цзяньсу сел на кане, не веря своим ушам. Он даже переспросил пару раз, а в душе уже запрыгал маленький зверёк радости. Он кое-как оделся и с колотящимся сердцем помчался на фабрику.