Старый причал

— Слушай, парень, зря ты раздуваешь в газете вот это все, — он повел рукой кругом. — Мы еще наплачемся с этими полями. Не отсюда начинать надо было…

— Знаете, уважаемый, в постановлении о винограде как раз и сказано, что, принимая решение засаживать новые земли, в каждом конкретном случае нужно исходить из местных условий и возможностей. Вы сами должны были решать, где сажать. Что же вы не отстаивали свою правоту, если уверены в пей?

— Мы-то отстаивали, да одной рукой в ладоши не захлопаешь, — вздохнул Ибрагим.

О сухой, изрезанной трещинами целине за селом снова все забыли. Здесь шустрили ящерицы, ветер с реки срывал и гонял клубки сухой колючки…

И вновь шагал по этой мертвой земле Ильяс-киши, разминал комки земли, о чем-то сам с собой разговаривал…

Когда Ильяс-киши вошел в кабинет Омароглу, тот разговаривал по телефону:

— Да-да, получили все, получили, говорю! А когда бы я успел разгрузить — людей не хватает! — Он выслушал собеседника на том конце провода, обиженно воскликнул: — Да люди и так от зари до зари работают, что ж им, вообще не спать? А? Ладно, стараемся, стараемся… — Он бросил трубку.

— Что, сынок, директиву выполняешь? — негромко и с улыбкой спросил Ильяс-киши с порога. — А где же ты людей возьмешь следующей весной, когда сразу па двух тысячах гектаров виноградники придется обрабатывать?

— А ты вроде бы радуешься, что трудно, а? — зло сощурился Омароглу.

— Не болтан глупости! — строго сказал Ильяс-киши. — А про сухие земли опять на сто лет забыли, так?

— Ты же знаешь, поливать их по-прежнему нечем. Но я обещаю, что мы займемся ими, как только пройдет горячка.

— Насосную мы все-таки поставим, председатель. А горячка, боюсь, пе скоро пройдет, она только начинается. Ты прошлый раз так и не ответил, чем люди жить будут целых четыре года. А ведь они бедствовать будут, сынок. Конечно, прокормятся, и к трудностям крестьянин с детства привычный. Но зачем их самим создавать, эти трудности? Через четыре года мы бы получили деньги с дикой земли и спокойно перешли бы на старые земли.

— Думаешь, я не понимаю, что ты прав? — негромко сказал, помолчав, Омароглу. — Но видишь, как все закрутилось. Попробуй останови — сомнут. Если тебе легче от этого, думай, что я трус. — Председатель снова помолчал, вздохнул: — И насосную вы не построите: ко мне приходили вчера Керим и Агамейти, ты знаешь, по какому поводу. Сказали, или пусть механик уезжает из села, или в суд подадим за избиение. И народ в селе мутят против Эмина…

Зазвонил телефон. Омароглу поднял трубку, и Ильяс-киши вышел из кабинета.

Эмин складывал вещи в два чемодана: в один — книги, в другой — одежду. Он свернул рубашку, уложил в чемодан, хотел закрыть крышку и тут заметил висевшую на степе подкову — подарок Халиды. Снял подкову с гвоздя, поглядел, положил се поверх рубашки.

В дверь постучали. В комнату робко ступила Амина.

— Здравствуй, Эмин. — И сразу осеклась: — Ты… ты куда-нибудь уезжаешь?

— Здравствуй, Амина. Уезжаю. Наверное, совсем, — просто ответил он.

Она опустила голову, помолчав, сказала:

— А мне, знаешь, письмо пришло, муж отыскался. Развод просит. Думала сперва, помучаю, а потом решила: чего кровь человеку портить, пусть живет, может быть, он счастлив со своей безбровой. Права я, как думаешь?

Он промолчал.

— Ну что же, счастливо тебе. — Она обвела глазами комнату, остановила взгляд на подкове и спросила с какой-то отчаянной веселостью: — Что же ты, механик, двоим дарили, а один увозишь? Нехорошо.

Амина подошла к чемодану Эмина, в задумчивости провела пальцами по холодной подкове. Сказала очень тихо:

— Может, останешься, Эмин?

Эмин включил приемник. Зейнаб Ханларова пела о любви, огромной, знойной, роковой…

Подступила ночь. Тихо, безветренно, на дереве лист не шелохнется. Сельские улицы опустели, в окнах огни.

Ильяс-киши и Эмин стояли у двора старика.

— Ты ни о чем не беспокойся, сынок, — говорил Ильяс-киши. — Плюнь на эту подлую бумажку, никто ей не поверит. А если надо будет, я сам в Баку поеду, друг у меня там живет, полковник милиции, вместе воевали, отличный человек, правильный — поможет…

— Да я ничего не боюсь, Ильяс-ами.

— Правильно. Ты, главное, за эти насосы скорей берись — очень нам нужна насосная.

Эмин попрощался, прошел за угол дома и, убедившись, что никого поблизости не видно, тихо постучал в окно.

В комнате погас свет. Окно отворилось, и в темном проеме возникло лицо Амины…

Ильяс-киши, постояв немного у калитки, уже было ступил во двор, когда его негромко окликнули.

От большого дерева отделилась фигура, и к Ильясу-киши подошел Салман.

— Добрый вечер, Ильяс-киши.

— Здравствуй.

Салман достал сигареты, не спеша закурил, пустил струю дыма.

— За что ты меня не любишь, Ильяс-киши?

— Я не девушка, чтобы мне такие вопросы задавать, — усмехнулся Ильяс. — Говори, если дело есть.